Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной - Евгений Юрьевич Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что не так, старик, что не так?
Ну, потянулся неудачно, поплыли водоворотики перед глазами… Видимо, просто устал. Устал боксёр.
Ратмир брёл по ночной набережной. Слева за парапетом лежала чернота, бездонный провал, сглотнувший и мутноватые неторопливые воды Сусла-реки, и низкие клубящиеся рощи на том берегу, и бетонные опоры недостроенного моста. Если бы не отражающиеся нитевидно-алые огоньки бакенов, возникло бы впечатление, что мир за парапетом кончается. Небо ещё с вечера выложено было пухлыми тучами. И ни звука, ни вспышки из черноты. То ли погода нелётная, то ли, пока он тут разбирался со всеми своими проблемами, Америка успела помириться с Лыцком. Хотя нет. Случись такое, Боб узнал бы об этом первым. Однако полчаса назад Ратмир вернул ему с благодарностью ключи – и новостей не услышал…
Вскоре он заметил, что за ним пристроились и следуют бесшумно по пятам трое легавых. Пошли в добор. Всё правильно. Всё по строгим законам этологии. Дело-то ведь даже не в том, что одинокий прохожий слегка выпил, а в том, что бредёт понуро. Олицетворённая покорность судьбе. Только таких и брать!
Молоденькие ещё, видать, легаши, непоимистые. Пёс их знает, где они проходили выучку и кто их натаскивал, но подсунулись эти трое, прямо скажем, опрометчиво. Всполохнули дичь. Да, ребята, натирать вам ещё чутьё и натирать…
Ратмир выпрямился, вскинул голову, перестал волочить ноги. Шага, однако, не ускорил. Незачем. Спустя малое время покосился через плечо. Легавых, как можно было предвидеть, сзади не обнаружилось. Надо полагать, взяли другой след. То есть ко всему ещё и на тропе не тверды.
Шествуя неторопливо и достойно, Ратмир миновал молочно-белую, подсвеченную прожекторами ротонду. Под куполом её расставлены были столики, звучал динамик.
Сбежала собака… Сбежала собака… —
плакал, жаловался под музыку заливистый детский альт. —
Сбежала собака… по кличке Дружок…
Мысли Ратмира плелись, по-прежнему понуро свесив морду.
Прогавкал жизнь. Без малого сорок лет – псу под хвост. И что в итоге? Бронзовая, ещё не отчеканенная медалька? Да и ту, сказать по правде, отхватил случайно, второй раз такой удачи не представится. Вот умри он сейчас – даже нечего будет перед гробом нести…
И вспомнилось вдруг Ратмиру, как хоронили Цезаря. Славный сентябрьский денёк. Обесцвеченная сероватая листва тополей. Молодые дубки, кокетливо начинающие желтеть с кончиков веток. С ясного неба – ни грома, ни рокота. До начала американо-лыцкого конфликта ещё добрых полгода. Молчаливая и как бы слегка растерянная толпа перед блёкло-розовым двухэтажным строением приюта, где Цезарь (слышите ли? сам Цезарь!) провёл последние дни своей доблестной собачьей жизни. Выносят медали на подушечках. Их до неприличия мало.
Лорд Байрон в недоумении поворачивается к Адмиралу.
– Где ж остальные-то? – почти испуганно спрашивает он.
– Пораспродал, видать… – отвечает ему с тоской Адмирал.
К Ратмиру протискивается непривычно озабоченный Боб. Он – распорядитель. Гильдия поручила.
– На, возьми, – глухо и отрывисто говорит он, глядя куда-то в сторону. – Впереди понесёшь…
Ратмир бережно принимает на диво потёртый кожаный ошейник с медными позеленевшими бляшками, намордник, поводок – и занимает место во главе формирующейся процессии.
Хорошо ещё, что в Капитолии не отказали – распорядились насчёт Староникольского кладбища. Иначе повезли бы Цезаря на «выселки», ровно бомжа какого. А так отпевали чин по чину – в церковке Флора и Лавра, выстроенной на пожертвования Гильдии, ибо, согласно народным верованиям, мученики эти покровительствуют не только лошадям, но и всем без исключения домашним животным.
Ах, Староникольское, Староникольское… С одной бронзовой медалькой сюда лучше и не соваться. Почитай-ка, что выбито да вызолочено на зеленовато-чёрном жилковатом мраморе по обеим сторонам осенённой клёнами центральной аллеи! «Мороз Глеб Борисович. Генерал МОПС. Герой Суслова». «Щов Арчибальд Харитонович. Профессор. Член-корреспондент». «Аполлон Хренов. Поэт. Лауреат премии Михаила Архангела». А вот и свои… «Выжловатый Герман Францевич. Сеттер. Четырежды чемпион». На верхней оконечности гранитного креста, подобно терновому венцу, топырится ржавыми шипами полураспавшийся жёсткий ошейник. Внизу – эпитафия, почему-то на немецком: «Da liegt der Hund begraben…»[2]
Цезарю нашлось местечко в глубине кладбища, у самой стены. Какая-то шавка из администрации Президента торопливо протявкала надгробную речь и, извинившись, сгинула. Из бывших хозяев не было никого. Потянулись прощаться. Разом погрузневший, обрюзгший Лорд Байрон постоял над покойным, вздохнул, сдавленно сказал: «Отмаялся, псина…» – и, зажмурившись, отошёл в сторонку. Заколотили, опустили, бросили по три горсти земли, а когда всё закончилось, сворой, как того требовал обычай, стали на четвереньки – прямо в плащах, в костюмах – и, запрокинув морду, завыли…
Внезапно Ратмиру почудилось, что кто-то опять мнёт ему пятки. Обернулся – никого… Ну вот. Уже и нервишки шалят. В следующий миг тучи за рекой озарились слабой беззвучной вспышкой. Стало быть, всё-таки воюют. Хотя, может, зарница…
«Какого тебе ещё рожна? – хмуро упрекнул себя Ратмир. – Люди вон из-под бомбёжек не вылазят…»
И тут же мысленно огрызнулся: «Да уж лучше бомбёжка, чем вот так…»
Одно кладбищенское воспоминание потянуло за собой другое. Надо бы родителей навестить: могилки поправить, оградку… Ах, мама, мама! Трёх лет не дожила, не увидела своего Ратьку призёром «Кинокефала»… Вот бы радости было старушке! Всегда и во всём шла навстречу, отцу не побоялась возразить, когда Ратмир, будучи ещё передержанным щенком, объявил о своём намерении подать заявление в Госпитомник. Отец был на вздым против. Работяга прежнего закала, старый брокер, он до самого конца жизни так, кажется, и не понял, за что его сын получает деньги и кому вообще нужна такая служба…
Естественно, что подобная мерехлюндия накрывала Ратмира исключительно во внерабочее время.
«Приду домой, – угрюмо думал он, – завалюсь спать, а завтра с утра на работу. Пробежался на четырёх – и никаких тебе проблем…»
Но тут он вспомнил некстати, что завтра у него отгул, и таким зияющим провалом представился ему грядущий день, что Ратмир чуть было впрямь не опустился на четвереньки посреди бетонной набережной и не завыл, запрокинув морду в тёмное, выложенное пухлыми тучами небо.
* * *
Утро, впрочем, началось неплохо. Разбуженный собственным гулким всхрапом, Ратмир на всякий случай подобрал лапы, заплямкал губами, затем приоткрыл глаза и, убедившись, что лежит не на коврике у дверей кабинета и не под столом для заседаний, а по-человечески, в своей постели, укрытый
