Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine

плавной и осторожной. Она прислушивалась к своему телу и самочувствию, иногда поглаживая свой ещё совсем маленький живот, пела песни своему ещё не рожденному ребёнку и шамширским детям. Малютки сразу же засыпали от колыбели царственной Алаштар и видели прекрасные сны.

Вскоре Марк поймал себя на том, что стал циничнее, злее и грубее. Он мог ответить своим товарищам по отряду крепким словом. Он более не боялся боли — он мог хорошенько получить от Басила во время тренировки, быстро оправиться от удара. Он более не был нежным и всеми оберегаемым принцем. Теперь он был одним из шамширцев. Он умел забывать о манерах, грубить, сквернословить, грабить и даже убивать. Но он делал это для того чтобы выжить, вернуться домой, в свое королевство и к своей невесте. Марк почти не сомневался, что Ишмерай вернулась домой. Он опускался до того же уровня, он знал, что становился таким же подонком, как и его шамширские товарищи. Но было поздно поворачивать назад и менять правила своей игры. Он должен был идти только вперед, опускаясь до новых крайностей, испытывая отвращение к себе.

«Нельзя оглядываться!.. — уговаривал он себя. — В Архей… В Архей!..»

Корабли были подготовлены. Сакрум собрал команду, которая должна была переправить корабли к берегам Архея. После отплытия, назначенного на следующее утро, Баркиду должны были покинуть и остальные шамширцы.

Опасения Сакрума по поводу шторма не оправдались. Погода по-прежнему стояла холодная, но хорошая: мартовское солнце ласково сияло высоко в небе, а теплые воды моря тихо пели, приветствуя корабли и тех, кто пришел проводить их.

Марк стоял рядом с Сакрумом и слышал, как молится он Шамашу и супруге его, Изумрудноокой Ишмерай. Атанаис, как верная Алаштар, стояла подле него, и благословляла суда на успешное плавание тихой колдовской песней. Марк молча размышлял:

«Местные называют это ересью — и сжигают на костре за инакомыслие, называемое ими «колдовством». Любопытно, кто бы стал хозяином Шамшира, если бы кто-нибудь нашептал в нужные уши, что чужестранец Сакрум — еретик?.. — Марк усмехнулся. — Сакрум отрекается от Бога Единого и Всемогущего. Ещё не поздно отдать его в руки местных властей… Но нет. Главенство в отряде может взять Малвар. Он терпеть меня не может. Может убить Атанаис только за то, что она носит ребёнка Повелителя Шамшира. Сакрум пока нужен мне. Пусть доведет всех нас до Авалара, а в Архее я и Атанаис на своей земле. Я найду способ дать знать отцу, что я жив и вернулся. Интересно, дошло ли письмо Атанаис до герцога?.. Карнеолас заставит Сакрума решить — либо он встаёт на сторону Карнеоласа, либо он кладёт голову на плаху в центре Беллона».

За месяцы, проведенные с фарнцами, Марку случилось забыть не только о манерах, но и о милосердии. Марк был хитер по своей природе и воспитан в некоторой хитрости, дипломатичной и тонкой. Но фарнцы, за исключением Малвара, редко были тонкими и дипломатичными. Зачерствев, Марк учился платить той же монетой.

«Я стал скользким и чуточку самоуверенным… — думал он с некоторым отвращением к себе. — Я становлюсь похожим на Александра. Хватит ли мне смекалки и сил быть столь же непотопляемым?..»

Рабинара стояла рядом и тоже тихо молилась старым богам. Она была еретичкой, как и её дядя. Но когда Марк подумал о том, что её тоже могли сжечь, он встревожился. Парень нередко злился на неё за её грубость, но не желал ей подобной участи.

Сакрум отказался устраивать прощальный ужин для своих местных знакомых. Он ограничился трогательными письмами, написанными Марком от лица Сакрума, и разослал их семьям торговцев, продавших ему корабли.

Шамширцы же устроили небольшие посиделки с крепким вином, плотным ужином, музыкой и песнями. Марк, улыбаясь, потихоньку улизнул в сад с чашей вина в руке. Ему хотелось послушать ароматы ночи, насладиться прохладой ветра. Из дома доносился грубый смех шамширцев, но Марк не слышал его. Он слышал лишь свои мысли.

Он мечтал о том, что скажет Ишмерай, когда они встретятся. Должно быть, за целый год, что они не виделись, она стала еще красивее… и, должно быть, многое пережила… Ей пришлось пережить поражение в Аваларе, смерть своего жениха и Бог знает сколько еще бед.

— Скоро вернется Сакрум… — тихо сказала Рабинара, подходя к нему, присев рядом с ним на скамью, прервав его сладостные мечты. — Вот — вот мы уедем.

— До чего удивительное путешествие! — задумчиво произнес Марк. — Я никогда не думал, что заберусь так далеко… Еще немного, и мы могли бы увидеть океан.

— Я видела океан… — ответила Рабинара. — Ничего интересного… Почему ты не сидишь вместе со всеми? — спросила она.

— Мне и здесь неплохо, — уклончиво отозвался Марк, вежливо поглядев на нее и удивившись: сегодня вечером Рабинара была будто другой. Она успела вымыться, чисто аккуратно одеться, высушить свои красивые волосы и даже немного их завить. Теперь они золотыми локонами ниспадали на её узкие плечи и переливались на ветру и в свете звезд.

Рабинара была хорошенькой девушкой, когда лицо её не искажалось в воинственном порыве, когда она не огрызалась и вела себя, как простая милая и любезная особа. Верно, она была жива и эмоциональна, но за год Марк так и не смог привыкнуть к её дикому нраву. Она была обидчивой и жуткой гордячкой, но уже несколько месяцев она вела себя все лучше и лучше.

Марк сможет подобрать ей хорошего мужа в Карнеоласе. Рабинара, племянница воинственного дикаря и бабки-колдуньи, была не знатна, но у нее имелось богатое приданное. Однако Марк плохо представлял себе эту девушку хозяйкой богатого имения, в тяжелых роскошных платьях, в домашних хлопотах, с детьми. Она была воином, владела всеми видами оружия, не морщилась от вида крови и даже без труда убивала сама. Пожелает ли она, привыкшая к свободе, поселиться в оковах брака?.. Разве что полюбит до безумия.

«Рабинара? — Марк развеселился. — Полюбит? Да никогда на свете! Вольный ветер её возлюбленный…»

— Почему ты улыбаешься? — осведомилась она, косо поглядывая на него.

— Вспомнил о доме.

Рабинара еще некоторое время глядела на него, потом несмело сказала:

— Расскажи мне о своем доме что-нибудь еще.

— Что еще рассказать мне тебе? — вздохнул Марк. — Родной дом в устах каждого прекраснее остальных. И мой не