Жертва вторжения (сборник) - Кир Булычев

Растерянный невероятной щедростью Гаврилова, который никому никогда еще не отдал долга, Удалов протянул сложенные лодочкой ладони. Гаврилов забрался свободной рукой в оттопыренный карман брюк и вытащил оттуда жменю стальных рублей. Высыпал деньги в ладоши Удалову и произнес:

– Это еще не все, дядя Корнелий.

Он повторил жест. Монеты были тяжелыми, груз оттягивал руки.

– Не тяжело? – спросил Гаврилов.

От него разило дорогим виски.

Икнув, Гаврилов пошел к себе.

– Пора работать, – загадочно произнес он. – Работодатели ждут в нетерпении.

Он побрел к своим дверям, кошки – на три шага сзади.

Удалов высыпал монеты на покосившийся стол.

– Явное противоречие, – заметил Грубин. – Он же не на паперти стоял. Почему отдает не бумажками, а металлом?

Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.

– Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? – спросил Грубин.

Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.

– Пятьдесят восемь, – сказал Удалов. – Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?

– Пиво есть, – сказал Грубин. – Холодное.

– А чем закусываешь?

– Заходи, – предложил Грубин. – А где Ксения?

– Ее в гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.

– Что-то она с возрастом активной стала, – заметил Грубин.

Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя – у каждого из нас есть маленькие слабости!

– Экологией интересуется, – сказал о своей жене Удалов. – Живыми существами.

– Голубей и кошек она всегда подкармливала.

– Она и сейчас подкармливает. Ксения ведь только кажется суровой. У нее суровости на меня и хватает. К остальным она добрая.

Выпили пива.

– Хорошо, что теперь стоять за ним не надо, очередей нет, – сказал Удалов.

– А мне грустно, – ответил Грубин. – Может, немцу это и приятно, а для меня любая очередь была клубом и последними известиями. Какие отношения завязывались! Какая дружба! Какие конфликты. Это как коммуналка, в ней люди сближались.

– Ага, – согласился Удалов, которому пришлось много лет прожить в коммунальной квартире. – Особенно сближались утром в очереди в туалет. Или когда конфорки на плите делили.

– Нет, с тобой каши не сваришь, – сказал Грубин. – Ты видишь в прошлом только плохое. А это неверно. Ты многое забыл. Пионерские костры, утреннюю линейку, первомайскую демонстрацию…

– Самокритику на комсомольском собрании, очередь за вонючей колбасой…

Тут подошла очередь Грубина махнуть рукой.

Наша беда в том, что воспоминания, которые должны бы быть общими – ведь вместе прожили эту жизнь, – на самом деле совершенно разные. Хоть памяти и не прикажешь, организм желает различных милостей от прошлого. Одному запомнилось дурное, потому что хорошее досталось уже в наши дни, а другой высыпал из памяти под обрыв все неприятности и видит там, позади, лишь розовую лужайку в лиловеньких цветах.

– Ты мог бы хоть в мечтах попасть на Канарские острова? – кричал Удалов.

– А я ездил в Сочи по профсоюзной путевке за тридцать процентов!

– Четыре человека в палате, гуляш на обед…

Споря, Удалов увидел, как отворилось окно комнаты Гаврилова и оттуда выскочили две кошки. Они бежали странно, рядом, как лошади в упряжке, и что-то несли между собой, сжав это пушистыми боками.

– И что могло понадобиться честным кошкам от такого бездельника? – спросил Грубин.

– Он ничего не делает бескорыстно, – заметил Удалов.

– Может, зайдем, спросим?

– Сам расскажет. Со временем. Как протратится, придет занимать, тут мы его и спросим.

– Жизнь не перестает меня удивлять, – сказал Грубин. – Казалось бы, столько прожито и столько пережито. А ты пей, у меня еще пиво есть, целый ящик.

Из открытого окна комнаты Гаврилова доносилась нежная песня о любви. Пока что Гаврилов был богат и счастлив.

Тут Удалов не выдержал.

Он через весь двор – из окна в окно – крикнул:

– Гаврилов, ты на чем разбогател?

Гаврилов высунулся из окна. Он жевал. Держал в руке батон, а сам жевал.

Ответить Удалову он не смог. Рот был занят.

Потом отвернулся от окна и принялся заталкивать в рот батон. Странное поведение для молодого человека.

Не добившись ничего от Гаврилова, Удалов решил встретить Ксению.

Не то чтобы он тосковал без жены или сильно проголодался, но он не выносил нерешенных загадок.

Размышляя, Удалов вышел за ворота.

Атмосфера была душной, тяжелой, чреватой грозовым ливнем.

На сердце было одиноко.

Поднялась пыль. Давно пора заасфальтировать Пушкинскую. В Голландии или Японии даже в последней деревне пластик на улицах, а нам перед Галактикой стыдно.

Мимо Удалова медленно и чинно проследовала в скромном «Запорожце» кубическая женщина Аня Бермудская в дорогой прическе, которая в парижских салонах именуется «Продолжай меня насиловать, шалун!».

Рядом с Аней сидел ее восьмидесятилетний поклонник Ю.К. Зритель с бокалом джин-тоника, который Аня употребляла на ходу.

Они ехали к центру. Видно, там чего-то плохо лежало.

На улице Советской, которую в свое время не переименовали, а теперь уж никогда не переименуют, у входа в бутик «Шахэрезад» стояла Раиса Лаубазанц, в девичестве Райка Верижкина, с протянутой рукой.

– Граждане, – бормотала она, – подайте, кто сколько может, мне не хватает категорически двадцать две у. е. на приобретение сапог из кожи игуанодона. Большое спасибо, Ванда Казимировна, дай вам бог любовника неутомимого, ой, спасибочки, Корнелий Иванович, от вас я такого не ожидала, а ты, Гаврилов, можешь идти со своим железным рублем сам знаешь куда; гражданин Ложкин, не приставайте к женщинам со своими лекциями, своей жене давайте советы, где валенки приобретать…

Раисе оставалось набрать всего шесть долларов, когда возле нее тормознул чернооконный десятиместный вседорожник «Альфа-шерман-студебеккер», совместное производство, на котором разъезжал Армен Лаубазанц с охраной. Под ним в Великом Гусляре – все химчистки.

– Только не проговорись Гамлету! – закричала, увидев родственника, Райка.

Армен зашипел на нее из вседорожника:

– Почему?

Армен никогда не вылезал из джипа, кушал в нем и спал, потому что не доверял никому, даже подругам.

– Ты же знаешь наше положение, – сказала Раиса.

– Надо было мне раньше сказать, – заметил Армен, – я бы тебе отстегнул.

– Не надо мне твоих грязных денег! – ответила Раиса. – У тебя проценты бесчеловечные. Не успеешь взять, на всю жизнь у тебя в кабале останешься.