Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории - Ричард Матесон

— Я просто устал, — прокричал издалека убегающий мальчик.

Эрни повернулся к приятелю в яме.

— Тогда ты будешь поднимать землю наверх, — решил он.

— Ох, ладно, — пробормотал приятель.

Эрни продолжал копать. Когда он поднял голову и взглянул наверх, ему показалось почему-то, что края ямы вот-вот обвалятся и засыплют его. Он неожиданно испугался чего-то.

— Вылезай наверх! — закричал в конце концов мальчишка с ведром. — Там ничего нету, не ясно, что ли? Уже есть десять футов.

— Еще нет десяти футов, — возразил Эрни.

— Так на какой мы глубине, китаеза?

Эрни выпрямился и отер с губ песок. Теплые комья земли скатывались вниз с насыпи в яму. Из стенки вывалился жирный червяк и закопошился рядом с ногой Эрни.

— Ну, я пошел домой, — крикнул мальчишка сверху. — Мне влетит от матери, если я опоздаю на ужин.

— Тоже мне, еще один слабак, — в отчаянии сказал Эрни.

— Аа-х, как же я устал! — потянулся его приятель наверху.

Эрни попытался расправить плечи — как же ему стало больно!

— Ну, тогда все золото будет моим! — бросил он.

— Нету там никакого золота! — крикнул мальчишка сверху.

— Зацепи там веревку за что-нибудь, чтобы я смог вылезти потом из ямы с моим золотом, — ответил Эрни.

Мальчишка наверху огляделся вокруг и привязал веревку к кусту, росшему неподалеку от ямы, а другой ее конец опустил вниз. Эрни взглянул на небо и увидел, что оно потемнело — уже стояли сумерки.

Наверху появилось лицо мальчишки, заглядывающего в яму.

— Чего тебе здесь делать, пошли со мной, — дружелюбно предложил он.

— Я не уйду отсюда. — Эрни со злостью опустил голову и вонзил лопату в землю. Спиной он чувствовал взгляд своего друга.

— А ты не боишься? — спросил тот.

— Чего? — спросил Эрни, не поднимая лица.

— Я не знаю, — растерянно отвечал мальчик.

Эрни копал.

— Ну, — сказал мальчишка сверху, — тогда я побежал.

Эрни замер на месте. Он услышал, как шаги его друга смолкли в стороне. Он оглянулся вокруг себя и лязгнул зубами от холода. Он порядочно продрог в этой сырой и грязной ямище.

— Отлично, я остаюсь, — пробормотал он.

Золото целиком принадлежало ему. Не такой он дурачок, чтобы бросить свое сокровище, как сделали другие. Он копал ожесточенно, отбрасывая землю на другую сторону ямы. Темнело.

— Еще немножко, — шептал он себе, — зато тогда я вернусь домой с сундуком золота.

Он уже едва держался на ногах, и вокруг было совсем тихо. Эрни чувствовал, как дрожь то и дело пробегает у него по спине. Он заставлял себя копать еще быстрее. «Я еще над ними посмеюсь, — думал он. — Я еще над ними всеми…»

Он откопал верх какого-то ящика — здоровенного, длинного ящика. Мальчик остановился, глядя вниз на доски и дрожа. «Найдешь большой…» С волнением он встал на ящик и потопал по нему ногами. Старое дерево издало глубокий глухой звук. Эрни быстро расшвырял лопатой землю с поверхности ящика, и лопата его застучала по крепкому дереву. Но очистить от земли весь ящик ему пока что не удалось — тот был слишком длинный.

Тут Эрни обнаружил, что крышка ящика состоит из двух половинок и каждая половинка закрыта на маленький ржавый железный замочек.

Он сжал зубы и сбил острым краем лопаты замок на одной половине. Половинка ящика откинулась.

Эрни дико закричал. Он вжался спиной в земляную стену и в бесконечном ужасе вытаращился на человека, сидевшего прямо перед ним в деревянном ящике.

— Сюрприз! — сказал мистер Хокинс.

Последние минуты

Существует по крайней мере два вечера в году, когда врач не желает никого лечить, — канун Рождества и Новый год. На Рождество Бобби Даскоули обжег себе руку. И я накладывал мазь и перевязывал ожоги как раз в тот момент, когда должен был бы сидеть дома с моей Рут и любоваться разноцветными огоньками на елке.

Так что меня не особенно удивило, что через десять минут после того, как мы приехали к моей сестре Мэри на новогоднюю вечеринку, мне позвонили из регистратуры и сообщили о срочном вызове в центр города.

Рут грустно улыбнулась и покачала головой.

— Бедняжка Билл. — Она поцеловала меня в щеку.

— Действительно бедняжка, — сказал я, отставляя первый за вечер бокал, еще полный на две трети.

Я погладил ее по далеко выпирающему животу.

— Только не рожай, пока я не вернусь.

— Сделаю все, что от меня зависит.

Спешно со всеми распрощавшись, я вышел из дверей, похрустел, подняв воротник пальто, по заснеженной дорожке к своему «форду», завел в конце концов мотор и поехал в центр города, сохраняя на лице то самоотверженное выражение, какое я столько раз наблюдал у множества других семейных врачей.

Было уже больше одиннадцати вечера, когда цепи противоскольжения на колесах загрохотали по темной и пустой Восточной Мейн-стрит. Я проехал три квартала на север и остановился перед строением, которое в те времена, когда практиковал отец, представляло собой многоквартирный дом с изысканными апартаментами. Теперь же здесь был пропахший затхлостью пансион.

В вестибюле я поводил лучом карманного фонарика по почтовым ящикам, но так и не нашел нужной фамилии. Я позвонил консьержке и подошел к двери, ведущей в коридор. Зажужжал зуммер, и я толкнул дверь.

В противоположном конце коридора тоже открылась дверь, из которой появилась грузная женщина. Черный свитер поверх мятого зеленого платья, на толстые колготки натянуты полосатые носки, на ступнях двухцветные туфли. Косметикой она, похоже, не пользовалась вовсе, единственным цветным пятном на лице был покрывающий щеки нездоровый румянец. Седые космы на висках сбились вперед. Она зачесала их на место, пока ковыляла ко мне по темному коридору.

— Вы врач?

Я сказал, что да.

— Это я вас вызвала. Один старик с четвертого этажа говорит, что умирает.

— Какая комната?

— Я вас провожу.

Я двинулся за тяжело сопящей женщиной вверх по лестнице. Мы остановились перед дверью с номером сорок семь, она постучала по тонкой панели, после чего открыла дверь.

— Он здесь, — сказала она.

Войдя, я увидел его, лежащего на железной кровати. Тело своей безжизненностью напоминало сломанную куклу. По бокам покоились неподвижные хрупкие руки, изрезанные реками вен и испещренные островами печеночных пятнышек. Кожа походила на коричневую оберточную бумагу, а лицо — на истрепанную маску. Голова застыла на подушке без наволочки, белые волосы рассыпались хлопьями снега. На щеках проглядывала седая щетина. Светло-голубые глаза упирались в потолок.