Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня - Уильям Форд Гибсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марциал на другом конце линии поцокал языком, и Фонтейн догадался, что адвокат как раз смотрит на списки, которые где-то нарыл мальчишка.
– Кажется, это описи содержимого депозитных сейфов, согласно требованиям государственного закона во всех штатах. Антитеррористическое законодательство. Не дает кому попало скапливать прекурсоры для производства наркотиков, ядерные боеголовки и все в таком духе. Еще предполагалось, что оно поможет борьбе с отмыванием денег, но это было давно, когда деньги еще были большими пачками зеленой бумаги. Но на твоем месте, Фонтейн, я задал бы своему адвокату другой вопрос. Например: не нарушаю ли я закон, храня у себя подобные документы?
– А я нарушаю? – спросил Фонтейн.
Марциал несколько секунд хранил в телефоне молчание.
– Да, – наконец сказал он, – нарушаешь. Но это зависит от того, каким образом ты их получил. И я только что выяснил, что действительных владельцев собственности, указанной в каждой описи, уже нет в живых.
– Нет в живых?
– Абсолютно. Эти документы прилагались к завещаниям. Они все еще охраняются законом, но я вижу, что некоторые предметы автоматически пойдут с молотка, когда завещания вступят в силу.
Фонтейн оглянулся через плечо и увидел мальчика, по-прежнему сидящего на полу и сосущего через соломинку третий по счету стакан гуавы со льдом.
– Как ты это добыл? – спросил Марциал.
– Сам не уверен, – ответил Фонтейн.
– По умолчанию предполагается, что эти файлы нельзя взломать, – сказал Марциал, – если ты, конечно, не федерал. Если взлом произведен не тобой, Фонтейн, то ты всего лишь нарушаешь закон о частной информации, не более того. Но если это сделал ты или если ты являешься сообщником взломщика, тогда ты виновен во владении запрещенной технологией, за каковое преступление можешь сесть в одну из тех на редкость эффективных тюрем, столь заботливо обустроенных частным сектором.
– Не виновен, – сказал Фонтейн.
– Пусть будет по-твоему, – сказал Марциал, – но если все-таки виновен, ты можешь, разумно все спланировав и обеспечив должную секретность, использовать такую технологию для выявления особых, крайне выгодных разрывов в рыночном континууме. Понимаешь, о чем я, Фонтейн?
– Нет, – ответил Фонтейн.
– Скажем так: если ты нашел способ завладеть документами, которые больше никому не по зубам, то можешь поговорить об этом с человеком, знающим, какие именно документы нужно раздобыть, чтобы рассчитывать на максимальную отдачу.
– Слушай, Марциал! Я вовсе не интересуюсь…
– Фонтейн, успокойся. Я понимаю, что толкать подержанные ножи и старые, обглоданные крысами игрушки – твое любимое дело. Твое призвание. Ты занимаешься этим не ради денег, я знаю. Однако же если у тебя появился черный ход сам знаешь куда, я советую тебе тайно проконсультироваться со своим адвокатом, то есть со мной, и чем раньше – тем лучше. Слышишь?
– Марциал, я вовсе…
– Кларисса наводит справки у одного из моих партнеров по фирме, Фонтейн. Я говорю тебе об этом строго конфиденциально.
Фонтейн не обрадовался.
– Она говорит о разводе, мой друг.
– Мне пора, Марциал. Покупатели…
Фонтейн дал отбой. Новости Марциала о Клариссе были не так уж новы для него, но до сих пор он старался избегать даже мыслей об этом.
Он понял, что слышит тихое, ритмичное щелканье, и, обернувшись, увидел, что мальчишка опять надел шлем.
35
На автопилоте
Шеветта не закрыла глаза, когда притянула к себе и поцеловала Кридмора, но, крепко обхватив его руками за шею, чтобы он не вырвался и спрятал ее от Карсона, она все равно ничего не могла разглядеть из-за рукава Скиннеровой куртки. Она видела только – за расплывшимися на сверхближнем плане скулой и левым ухом Кридмора – резкое, как выброс адреналина, продвижение Карсона сквозь толпу. Этот кадр был настолько шокирующим, что она не заметила ответной реакции Кридмора, язык которого ловко и напористо стремился сплестись с ее языком, а руки, забравшиеся под скиннеровскую куртку, отчаянно пытались поймать хоть один сосок.
Четкий кадр идущего Карсона тут же затмил крупный план лица Тессы, выпучившей от изумления глаза и готовой расхохотаться. Кридмор коснулся наконец вожделенной груди, и Шеветта, рефлекторно отдернув от его шеи левую руку, дала ему под дых, как сумела, жестко и точно, вложив в удар всю свою силу.
Кридмор распахнул голубые, налитые кровью глаза, и Шеветта оттолкнула его, отпихнула свой стул и скатилась под столик, теперь уже целиком на автопилоте. Ей показалось, что она слышит, как Кридмор ударился головой о столешницу, пытаясь поймать ее, но теперь, когда он больше не впивался ей в губы, она почувствовала вкус его губ, и в этом было что-то до боли знакомое, и, пока разум еще воспринимал происходящее механически, тело решило уберечь ее от опасности простым способом. А именно бегом, на четвереньках – под столиком; на открытом пространстве – все так же на четвереньках, но набирая темп; на спринтерской скорости – низко нагнувшись и выбросив руки вверх, чтобы сбить с ног любого, кто решит ее остановить; наружу – в дверь.
Туда, где инстинкт, шестое чувство, какое-то смутное воспоминание заставили ее повернуть направо, в сторону Окленда.
Она не сбавляла хода, пока не ощутила себя в безопасности, а заодно поняла наконец, чем таким знакомым отдавал поцелуй Кридмора: «плясуном». Интересно, сколько же этой дряни досталось ей. Не много, наверно, но она ощущала «плясун» в грохоте своего сердца, видела наркотик в призрачных ореолах каждого фонаря и узнавала в том факте, что ничто из происшедшего ее не особо и волнует.
Под «плясуном» беда могла казаться незначительной.
Беда – это Карсон, подумала она, с дрожью вспоминая его сегодняшнее выражение, этот взгляд, который она когда-то всегда ловила, но никак не могла поймать. Она боялась Карсона с тех пор, как он ее ударил, но не понимала этого так отчетливо. Тогда он не сделал ей так уж больно, по крайней мере в физическом смысле. До него она жила там, где люди калечили друг друга, ранили по-настоящему, а этот симпатяга, мальчик из мира медиа, который даже не знал, как правильно бить, – разве он опасен?
Но теперь под действием остатков наркотика из слюны Кридмора она испугалась вовсе не того, что Карсон ее когда-то ударил или что он может сделать это опять, а своей инстинктивной догадки: с ним что-то не то, что-то совсем нехорошо. Испугалась того, что Карсон – это большая беда и он умело скрывает это – всегда, постоянно и тщательнее, чем выбирает свои чертовы шмотки.
Тесса в том разговоре с Шеветтой, после которого
