Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

из магазина раз, чек из магазина два, вот тебе ещё чек. Заплати мне? Да? Ты, конечно, прав будешь… Но ведь уважаемый человек потом об этом людям расскажет.

Мирзоев откинулся в кресле, и, помолчав, продолжил:

— Я, конечно, могу отдать тебе эти деньги. Я пилевал на эти деньги. Но меня могут спросить, зачем вы ко мне приходили. А я ведь уважаемый человек, потому что я не вру. Я скажу, зачем вы приходили и скажу, что дал вам денег.

А вы знаете, кто такой артист. Ведь артист — он кто? Он как женщина, да. Купил себе платье — и пляшет, радуется. Артист купил себе пиджак — и тоже пляшет, радуется. Он чисто женщина, понимаешь?

Гости уже и не рады, что пришли, они сидели на чёрной коже стульев как на сковородках. Они обливались потом и порывались покинуть Мирзоева, но тот остановил их жестом.

— Ты, конечно, можешь, взять эти деньги, да… Только вот представь, сидишь ты в кабаке, с друзьями, сидишь и видишь этот артист в телевизор. И ты друзьям говоришь: "Видишь этот голубой пиджак? Это я ему купил!". И гордишься — потому что ты уважаемый человек. А вы, конечно, правы… Конечно, правы, когда хотите денег.

А они, эти деньги уже выложены на стол грудой резаной бумаги. Хозяин делает над ними несколько широких пассов, будто фокусник на манеже. И зелёная бумага пугает гостей не хуже, чем огненные кольца — тигров.

— Да, вы правы, вы правы. Эти деньги — ваши. Но подумайте сначала…

Кредиторам не надо было думать, они, уронив пару стульев, оттянув толстыми пальцами цепочки на отсутствующих шеях, покинули кабинет.

После того, как эта история была рассказана, к нам подошёл музыкант Балабанов и сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, что это враньё?

— Ну да, — отвечали мы ему.

— Враньё, враньё, — продолжил серьёзный человек Балабанов. — Пиджак был совсем не голубой…

лучший подарок — указание на замеченные ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

30 сентября 2009

История из старых запасов: "Слово о блокадницах"

Пил я с блокадницами. Это было случайное, но важное для меня событие.

Есть такая история — про приезжего, что стоит, с сумками и чемоданами — на углу улиц Ломоносова и Фонтанки и всех пробегающих мимо спрашивает, как пройти к БДТ. Толпа торопится мимо него, люди толкаются… Никто ничего не отвечает. Но тут приезжий видит настоящую питерскую старушку. Идёт эта старушка медленно, идёт в шляпке, с букетиком в петличке, с перламутровыми пуговичками на пальто. "Простите, — кидается к ней москвич-приезжий, — как пройти к БДТ?".

— О, извольте… — сейчас вы перешагнёте поребрик, потом снова ступите на панель, пройдёте мимо булочной, потом вдоль прачечной, затем мимо садика, потом свернёте на параллельную улицу, пойдёте по ней, только она вам не нужна, но вы всё равно по ней пойдёте, затем свернёте направо — до трамвайного кольца, затем снова направо, потом налево, опять налево… О Боже — пизжу! Нет, направо…

Я думал, что это городской анекдот, но оказалось — реальность. Мои случайные собеседницы, готовя нехитрую закуску, говорили между собой так:

— Лизавета Николаевна, голубушка, тут заходил это мудило дворник, и собирал деньги…

— Да гоните вы его в пизду, Мария Николаевна, мы ему уже в прошлом месяце заплатили.

Они обладали свободой от приличий, потому что отбоялись своё — давным-давно. Мужчины их вымерли. Родителей выслали вскоре после пальбы в коридорах Смольного, и они потерялись на бескрайних просторах России, Братьев их выкосило на Синявинских высотах. А оставшиеся профессора-старики умерли от голода. Мужчины ведь умирают от голода быстрее и чаще, чем женщины.

— Ну что, вы посмотрели этот дом? — сказала одна из блокадниц.

Я ходил смотреть на дом, в котором родился мой дед. Деда моего нет на земле, но я — глаза и уши его, он жив, пока ещё жив я.

И дом этот на Васильевском острове был своего рода кенотафом, продолжающим историю человека в месте его рождения, где не осталось уже никого, и где семейный след остыл.

А не видел я этого дома давно, потому что первый раз приехал в город, сокращаемый до каббалистической аббревиатуры СПб. Посетил его в первый раз в жизни — давным-давно жил в городе, что назывался Ленинград, а это, понятно, разные города.

И всё меньше стало в нём переживших блокаду.

Вот с блокадницами-то я и пил праздничным вечером Девятого мая. И доставая бутылку из шаткого холодильника, отвечал им на вопрос о том, нашёл ли я дом деда.

— Угу, — отвечал я.

Мы быстро разлили — им поменьше, а мне побольше.

Никаких дурацких хлебных здравиц блокадницы не произносили, а пили да закусывали. Пили, будто клевали из рюмок.

Я же думал о гибели в сорок первом и сорок втором году особой ленинградской цивилизации, и волосы начинали шевелиться у меня на голове. Это была вполне размеренная гибель, потому что ленинградская цивилизация уничтожалась постепенно, её чистили, подчищали, потом недочищенных убивали, и, наконец, запылали Бадаевские склады.

Особенно тяжело мне было слушать этих старух. Эти, с которыми я пил, были веселы, но не естественным весельем, а оттого, что были выморожены и выплаканы. Это другие, виденные мной раньше, рассказывали о том, как город съёл сам себя. А теперешние говорили, что хорошо съездить завтра на участок по Сестрорецкому ходу, каков нынешний губернатор противу прежнего. А у одной из них всё ещё оставались на паркете чёрные следы от самодельной печки, а у другой не осталось следов, потому что она сожгла весь паркет. Я слушал про всё это, и лицо моё было залито слезами, как кровью.

И не мог я до конца осознать гибель живых, тёплых людей, хороших и плохих, и они не могли осознать, хотя видели её, эту гибель.

Они становились какими-то бестелесными, поэтому мы пили наравне. Это было даже не пьянство, потому что что-то в организмах после блокады изменилось, и они принимали спирт, не пьянея.

Цивилизация погибла, и они были похожи на чудом спасшихся египтян. Потусторонние, они бродили по разным городам. Нестрашная смерть выглядывала из их глаз. Я видел этих людей такими. Может быть, были и другие, но мне выпали именно эти глаза и эти лица.

Я воткнул вилку в калейдоскоп копчёной колбасы на блюдце.

Жахнул в светлом небе салют. Закудахтали, заверещали автомобильные сигнализации.

Праздник кончился.

лучший подарок автору — указание на замеченные ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

01 октября