Твердь небесная - Юрий Рябинин

По их заверению, склад шпал практически не охранялся. Но для несомненного успеха молодые люди предлагали сделать еще довольно большой круг и, обогнув склад слева – с противоположной от светившегося фонаря стороны, – подобраться к шпалам от Байкала. Теряя при этом часа два, они много выигрывали: таковой маневр гарантировал почти полную безопасность.

Но предводитель отверг это предложение, не утруждаясь хотя бы его обсуждением. Гецевич заметил только, что революционеры – не японские генералы и обходные маневры не их метод, – они должны всегда действовать напрямик, благородством своей манеры подавая пример массам, дабы вовлечь в борьбу как можно больше новых честных, готовых для всеобщего блага принести себя в жертву бойцов. Единственное, заговорщики решили больше не разговаривать между собой, чтобы таким образом не привлечь случайно внимания караульных, – на морозе же голоса далеко разносятся.

Они подъехали почти к самым шпалам. О своих действиях заговорщики условились заранее: товарищи Игнат и Прокофий хватают фляги с керосином и, насколько возможно проворно, поливают шпалы, Гецевич же с Братчиковым тотчас поджигают.

Но едва молодые подручные плеснули на кругляки керосину, где-то вблизи раздался выстрел, и с разных сторон, громко хрустя по снегу, к ним бросились какие-то люди – и пешие, и конные. Они, верно, затаились до поры где-нибудь в закоулках среди шпал.

– Засада! – закричал Прокофий. – Все назад! – Он отшвырнул флягу, выхватил наган и выстрелил в ближайшего облавщика. В ответ прогрохотало сразу несколько выстрелов, и Прокофий свалился замертво.

Гецевич, однако, бросился не назад, а вперед – к шпалам, чтобы успеть поджечь их до того, как подбегут солдаты. Но не успел. Он замешкался со спичками: чиркнуть все никак не получалось окоченевшие руки не слушались, спички рассыпались. Наконец, в пальцах у теоретика социализма вспыхнул огонек, но поднести его к политому керосином дереву не получилось, – на Гецевича налетел всадник, и поджигатель, сбитый с ног могучим конем, кубарем полетел в снег.

Не успел Гецевич опомниться, как в него вцепились сразу с полдюжины рук – обшарили карманы, подняли, поставили на ноги, встряхнули. Поблизости стояли поникшие головами его товарищи – Братчиков и Игнат. В них уже тоже накрепко вцепились караульщики.

– Ну, пошли! – прокричал конный, верно, унтер. – Живей! Будет вам ужо! – злобно пригрозил он незадачливым поджигателям.

Злоумышленников привели к пакгаузу и поставили под фонарем. Гецевич обратил внимание, что в стороне от пакгауза стоял экипаж, запряженный парой белых, который давеча обогнал их по тракту.

Откуда-то из мрака к фонарю вышел господин в полковничьих погонах на жандармской шинели.

– Вот, Эдуард Яковлевич, мы и встретились, – дружески обратился жандарм к Гецевичу. – Увы, не могу сказать вам «здравствуйте». Это звучало бы бесчестно и, что самое недопустимое, издевательски: здравствовать вам уже не придется. Нам уместнее теперь, не здороваясь, сразу и попрощаться. Так-то.

– A-а, это вы… – Гецевич узнал в незнакомце давешнего их с Лизой попутчика Паламеда Ферапонтовича. – В самом деле, Паламедом вы называетесь недаром…

– Паламед я только для вас, Эдуард Яковлевич, – старательно выговаривая имя-отчество Гецевича и показывая, таким образом, что иронизирует по этому поводу, произнес полковник. – Впрочем, и для очаровательной Матильды Дмитриевны тоже, – уточнил он. – Сейчас, после вас, как раз поедем к ней в гости.

Гецевич гневно сверкнул глазами.

– Девушка ни в чем не виновата! – отчеканил он. – Она ничего не знает!

– Превосходно, коли так! Значит, ей ничего и не грозит. Допросим и отпустим. Было бы жаль, если бы такая умница и красавица разделила вашу участь. Никогда не забуду, как она самоотверженно и изобретательно спасала вас в поезде. Прощайте же… как вас там, не знаю…

Полковник кивнул головой стоявшему поблизости офицеру и пошел к своей коляске. Но, пройдя несколько шагов, он оглянулся.

– Да, чуть не забыл, – громко произнес жандарм, обращаясь не только к разоблаченным поджигателям, но и так, чтобы его слышали солдаты. – Извольте выслушать приговор. По законам военного времени, лица, нанесшие или пытающиеся нанести ущерб государству, с целью ослабить его военную силу, подлежат немедленному расстрелянию. Приговор привести в исполнение! – И он продолжил свой путь к коляске.

Очевидно, ждавший этой команды офицер тотчас прокричал скрючившимся от холода солдатам: «Становись!» Нижние чины, казалось, только рады были пошевелиться, – они быстро выстроились в шеренгу, шагах в пятнадцати от приговоренных. «Готовьсь!» – скомандовал офицер. Солдаты передернули затворы и взяли ружья наизготовку.

Когда Гецевичу стало безусловно ясно, с какою целью их поставили у стены пакгауза, он, наконец, оглянулся на своих товарищей. Ему хотелось сказать им напоследок что-то ободряющее, отблагодарить как-то за совершенный ими подвиг, пусть и безуспешный, но не ставший от этого менее геройским.

Но тут под фонарем вышел чистый переполох. Молодой рабочий из депо Игнат, верно, не сумел сдержать чувств: с ним случилась натуральная истерика. Он вдруг заблажил по чем свет.

– Братцы, – закричал Игнат, обращаясь к солдатам, – не казните, братцы! Пощадите! У меня матушка одна! Вдовая! Это все они! – Он обеими руками указал на Гецевича и Братчикова. – Они все мутят нас! – жиды! нехристи! Не казните, братцы! Не думал я так! Они всё! – Игнат упал на колени и, закрыв ладонями лицо, затрясся в рыданиях.

Первой реакцией Гецевича на поведение недавнего его товарища был лютый гнев, затем брезгливая ненависть и, наконец, сострадание к малодушному. Быстро справившись с чувствами, он закричал удаляющемуся полковнику:

– Сударь! Этот человек ни в чем не виновен! Он случайно здесь! Велите освободить его!

Жандарм даже не оглянулся.

– Пли! – прокричал офицер.

Раздался залп, так что кони шарахнулись. Сильнейший удар в грудь отшвырнул Гецевича на бревна пакгауза. Он не сразу упал и еще успел подумать: что это такое с ним? отчего? Но, поняв в тот же миг, что это его уже расстреляли, безжизненно свалился под стеной.

К гостинице, в которой остановились Лиза с Гецевичем, Александр Иосифович подъехал почти ночью – задолго до рассвета. Узнать, в каком именно номере жили молодые люди из Москвы, труда ему не составило: за полтину серебром портье – заспанный старик в засаленной стеганой душегрейке – вызвался проводить ночного гостя хоть до самой их двери, но Александр Иосифович попросил не утруждаться, а только назвать ему самый номер.