Пир стервятников - Джордж Мартин

— Бремя? — удивился Осни. — Я ведь говорил Осмунду, что Маргери только дразнится. Никогда не позволяет мне больше, чем…

— Вы защищаете ее, как истинный рыцарь, — перебила Серсея, — но жить нераскаянным грешником рыцарю тоже не подобает. Этой же ночью вы пойдете в Септу Бейелора и обратитесь к верховному септону. Когда грех так черен, только его святейшество в силах избавить человека от адовых мук. Вы расскажете ему, как прелюбодействовали с Маргери и ее кузинами.

— Как, и с кузинами тоже? — заморгал Осни.

— С Меггой и Элинор, но не с Эллой. — Эта черточка сделает весь рассказ более правдоподобным. — Элла плакала и умоляла других не грешить больше.

— Только с Меггой и Элинор? Или с Маргери тоже?

— Ну разумеется. С ней в первую очередь. — Она открыла ему все, что задумала. Он, слушая, медленно проникался и наконец сказал:

— Когда ей отрубят голову, я хочу получить поцелуй, который она мне так и не подарила.

— Целуй ее сколько хочешь.

— А потом что? Стена?

— Ненадолго. Томмен — великодушный король.

Осни поскреб исполосованную шрамами щеку.

— Обычно, когда я лгу, то говорю, что к такой-то женщине даже не прикасался, а она уверяет, что еще как прикасался… но верховному септону мне лгать как-то не приходилось. За это, поди, в преисподнюю посылают — в ту, что похуже.

Королева опешила — она никак не ожидала встретить страх божий в ком-то из Кеттлблэков.

— Ты отказываешься повиноваться мне?

— Нет, не отказываюсь. — Осни потрогал ее золотой локон. — В каждой лжи, говорят, есть доля правды… это ей вкус придает. А вы посылаете меня рассказать, как я спал с королевой…

Серсея едва удержалась от пощечины. Но она зашла слишком далеко, и на кону стоит слишком много. Все, что я делаю, делается ради Томмена… Она взяла руку Осни в свою и поцеловала. Воинская рука, жесткая, мозолистая. У Роберта были такие же руки.

— Никто не сможет сказать, что я сделала из тебя лжеца, — прошептала она, обняв его за шею. — Дай мне час и приходи в мою спальню.

— Мы и без того долго ждали. — Он рванул лиф ее платья, и шелк лопнул с треском, который, как показалось ей, слышала половина Красного Замка. — Снимай остальное, пока я все не порвал. Только корону оставь — очень уж ты мне в ней нравишься.

Принцесса в башне

Арианна утешалась тем, что условия ее заключения не были строгими. Разве стал бы отец так заботиться об ее удобствах, если бы собирался казнить ее как изменницу? Не может он лишить меня жизни, говорила она себе в сотый раз. Такая жестокость совсем не в его натуре. Я его кровь, его семя, его наследница, единственная его дочь. Если так нужно, она бросится под колеса его кресла, признает свою вину, будет молить о прощении. И заплачет. При виде слез отец простит свою дочь.

Сможет ли она сама простить себя — дело иное.

— Арео, — говорила она Хотаху, когда тот вез ее через пустыню обратно в Солнечное Копье, — я не хотела, чтобы с девочкой случилось что-то дурное. Поверь мне.

Хотах только мычал в ответ. Арианна чувствовала, как он сердит. Темная Звезда, самый опасный из горстки заговорщиков, ушел от него. Скрылся в глубине пустыни с обагренным кровью клинком.

— Ты же знаешь меня, капитан, — повторяла Арианна. — С детских лет знаешь. Ты всегда охранял меня, как и мою леди-мать. Ты приехал с ней из Великого Норвоса, чтобы быть ее щитом на чужбине. Теперь я, как никогда, нуждаюсь в твоей защите. Я не хотела…

— Ваши намерения ничего не значат, маленькая принцесса, — с каменным лицом отвечал Хотах. — Только дела. Я сожалею, но здесь приказывает мой принц, а Хотах лишь повинуется.

Арианна думала, что ее отведут к отцу в Солнечную башню, в его палату под хрустальным куполом, но Хотах препроводил ее в башню Копье, где передал сенешалю Рикассо и кастеляну сиру Манфри Мартеллу.

— Простите старика, принцесса, — сказал Рикассо, — но подниматься с вами наверх я не стану, ноги не выдюжат. Сир Манфри один проводит вас в комнату, где вы будете ожидать решения принца.

— Вернее сказать, его приговора. Моих друзей тоже заключат здесь? — С Гаррином, Дрю и остальными ее разлучили сразу после взятия под стражу, и Хотах отказывался говорить с ней о них, повторяя одно и то же: «На то воля принца». Сир Манфри оказался несколько откровеннее.

— Их отвезли в Дощатый город, откуда отправят на корабле в Серую Крепость. Там они и будут содержаться, пока принц не решит их судьбу.

Серая Крепость! Полуразрушенный замок, стоящий на утесе над Дорнским морем, мрачная тюрьма, куда отправляют умирать самых отъявленных злодеев.

— Отец намерен казнить их? — Арианна не могла в это поверить. — Все, что они делали, делалось из любви ко мне. Если отец хочет крови, пусть это будет моя кровь.

— Как принцессе будет угодно.

— Я хочу говорить с ним.

— Он предвидел ваше желание. — Сир Манфри, держа ее под руку, поднимался все выше и выше — у нее уже перехватывало дыхание. Высота Копья — полторы сотни футов, а ее камера помещалась почти на самом верху. Арианна смотрела на каждую дверь, мимо которой они проходили, — не здесь ли сидит одна из песчаных змеек?

Наконец за ней заперли собственную дверь, и Арианна стала обозревать свое новое жилище. Комната, большая и полная воздуха, мало напоминала тюрьму. Мирийские ковры на полу, красное вино для питья, книги для чтения. В углу столик для кайвассы с фигурами из кости и оникса, хотя играть ей при всем желании было бы не с кем. На кровати пуховая перина, уборную с мраморным сиденьем освежают душистые травы в корзинке. Вид из окон великолепен. Из восточного можно наблюдать, как всходит солнце над морем, в другое видны Солнечная башня, Кривые Стены и Тройные Ворота.

Осмотр занял меньше времени, чем нужно на шнуровку пары сандалий, однако помог ей на время удержаться от слез. Найдя таз и кувшин с холодной водой, она умыла лицо и руки. Если бы и горе можно было смыть столь же легко. Арис, мой белый рыцарь… Слезы подступили к глазам, и она разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ей живо помнилось, как тяжелый топор Хотаха раскроил его плоть и кости, как летела по воздуху его голова… Зачем ты это сделал? Зачем погубил свою жизнь? Я тебе этого не приказывала, я не хотела… не хотела…

Она и спать легла со слезами — в первый раз, но далеко не в последний. Даже сон не приносил ей покоя. Ей снился Арис Окхарт — он ласкал ее, улыбался ей, говорил о любви, — но в теле его торчали стрелы, и раны кровоточили, превращая белые одежды в красные. Она даже во сне понимала, что это сон, который утром исчезнет, — но утром ее по-прежнему окружали тюремные стены, и сир Арис был по-прежнему мертв, а Мирцелла… Я не хотела этого, не хотела, чтобы с ней случилось несчастье… хотела сделать ее королевой. Если бы не измена…