Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

― Я не князь. Был бы князем, они получили бы наказание розгами и прочее.

― Вот первая резонная вещь, какую ты сказал за день; поэтому в награду Женни немедленно тебя поцелует.

― Вы милы! Значит, это я, кто платит за битые горшки.

― Платите, платите, Женни; чем больше женщины платят этой самой монетой, тем больше у них остается.

Я не знаю, есть ли в мире человек более брюзжащий, более знатный, более благородный и более великий властелин разом, чем Нарышкин. Поверьте мне, что это прекрасно ― потомственный русский боярин, приобщаемый к культуре француженкой.

Два наших человека и восемь лошадей возвращались, а мы продолжали путь без дальнейших происшествий. Только вместо того, чтобы приехать в Елпатьево в шесть часов вечера, прибыли туда в девять, и вместо обеда ужинали. Все, что мы проезжали, в свете луны показалось мне очень красивым: это были мост, река, очень крутая гора, где, вместо того, чтобы увязнуть в песке, нам выпало скатиться назад; наконец, большой парк, по аллеям которого ехали четверть часа, прежде чем прибыть к замку. В воротах нас ожидали Кутайсов [Кутузов], Кормушка и Семен. И более дюжины мужиков, которые желали осведомиться о самочувствии барина. Их сеньор чувствовал себя великолепно, но околевал от голода; в этом причина, что почести от своих смиренных вассалов он принял довольно плохо. Но Женни поотстала, и я думаю, что, возвращаясь к себе, они не сожалели о потерянном дне.

После ужина, который делал великую честь Кутайсову [Кутузову], мы осмотрели наши апартаменты. Кутайсов [Кутузов] был верен себе, но Деланж его превзошел. В 150 верстах от Москвы, среди края, затерянного у Волги, в замке, пустующем 20 лет, находилось все необходимое, были импровизированы не только комфорт, но и роскошь. Я нашел в своей елпатьевской спальне все мои туалетные принадлежности из Петровского парка, от зубной щетки до стакана с тульской чайной ложкой. Пока мы завтракали в Петровском парке, Деланж, по приказу Женни, все упаковал и положил в коляску. Добавим, что, когда я уезжал из имения Елпатьево, все было в том же порядке уложено, как при моем отъезде из Петровского парка. Так что, сегодня вечером, 16 июля 1861 года, на другом краю Европы, на террасе Чьятомонейского дворца, с головой уйдя в написание этих строк, я пью воду со льдом, подкрашенную неаполитанским собюсо [название вина], из того же стакана, из которого я пил московский медовый напиток в Петровской парке и в имении Елпатьево.

На рассвете следующего дня Женни и я объехали парк и выпустили на лужайку 22 борзых, о существовании которых Нарышкин даже не подозревал. В 11 часов нас ожидал охотничий экипаж; только в России я увидел такие, очень удобные экипажи. Длинные повозки с очень низкими скамейками, где располагаются, как на вторых этажах (империалах) наших омнибусов. Там помещаются четыре, шесть или даже восемь человек, в зависимости от длины повозки, которая никогда не бывает шире, какому количеству охотников она не предназначалась бы, которая проходит по всем дорогам и не опрокидывается, благодаря малой высоте.

В момент отъезда увидели, что к нам спускается маленький охотник, на которого мы не рассчитываем. Это была Женни, которая, не предупредив никого, велела в Москве заказать ей костюм ополченца, подобный нашему, и с ружьем на плече только теперь объявила свое участие в наших охотничьих забавах.

Ехать понадобилось примерно версту. Охота началась на выходе из парка, а дичь, беспокоемая здесь только Семеном, была непуганой.

Впрочем, этот край России, суровый к своим детям, выглядит не получившим от природы жгучего зародыша изобилия. Я уже говорил, сколько птиц там ― редкость. Известно, что и людей здесь меньше, чем в любом другом краю мира, за исключением пустынных необитаемых широт. Дичь придерживается этого общего закона малочисленности, и не рассыпалась за пределы количества, в которых предназначено ей держаться. Правда, есть компенсация: волки здесь водятся тысячами; трудно поднять глаза и не увидеть даже над Москвой, коршуна, сокола или ястреба, кружащего в небе. Конечно, волк охотится на такую живность, как косуля и заяц; с приходом зимы, в снегах, одолевает голод, и волк охотится на охотника. Несколько лет назад нагрянула такая суровая зима, что, по поговорке ― «голод гонит волка из леса», они вышли из лесов и явились в деревни напасть не только на скот, но и на жителей. Перед лицом такого нашествия власти приняли меры. Организовали облавы и установили премию ― 5 рублей за каждый волчий хвост, который будет предъявлен. Были предъявлены 100 тысяч волчьих хвостов, и было выплачено 500 тысяч рублей ― 2,5 миллиона [франков]. Заинтересовались, справились, провели расследование и обнаружили в Москве фабрику волчьих хвостов. Из волчьей шкуры, что стоила 10 франков, делалось 15-20 волчьих хвостов, которые стоили 350-400 франков; увидели, что с учетом затрат на махинацию, барыш составлял 3,5 тысячи процентов.

Однако у нас были все необходимые условия для удачной охоты. Сто крестьян служили нам загонщиками, а нас, охотников, только двое, Нарышкин и я. Правда, зайцы, что выбегали на меня, сначала не внушали мне желания их стрелять; одни из них были совсем белые, другие ― белые на три четверти. Будто шла облава на ангорских кошек. К великой радости Нарышкина, я упустил первых трех или четырех, в которых стрелял. Окрас не увлекал меня. Бедные зверьки облачались в свой зимний мех.

Русские зайцы ― совершенно другой вид, нежели наши зайцы; шерсть у них по цвету более тяготеет к серой шерсти кролика, чем к рыжей ― зайца; и каждый знает, что они меняют цвет к зиме и становятся белыми, как снег. Это ― защита от врагов, данная им предусмотрительной природой.

Мы охотились четыре или пять часов, и настреляли два десятка зайцев.

Возделана едва ли четвертая часть, может быть, из 60 ― 80 тысяч арпанов земли ― этого огромного владения Нарышкина; по сторонам не видно следов приложения рук, всюду не достает земле человека; и все-таки земля хороша, а там, где зреет урожай, она прекрасна.

У Нарышкина есть другое владение, недалеко от Казани, на берегу Волги, более обширное, чем в Елпатьево, площадью в сотню тысяч арпанов. Ладно, пусть 80 тысяч арпанов, но так же заброшенных и производящих только траву. А по сколько продается сено? По две копейки за дюжину связок, нет даже двух су.

Россия может прокормить в 60-80 раз большее число жителей, нежели она имеет. Но Россия останется малонаселенной и незаселенной, пока будет в силе закон, запрещающий иностранцам владеть землей.

Что касается закона об отмене рабства, с проведением в жизнь которого должно удвоиться, если не число трудящихся, то, по меньшей мере, количество труда, понадобится не менее полувека, прежде чем ощутят здесь первую отдачу.