Антология сатиры и юмора ХХ века - Владимир Николаевич Войнович

по Курфюрстендамм

Слонялся праздно и под вечер

Увидел праздную мадам,

Она слонялась мне навстречу.

Я увидал ее и вот

Стою, забыв все мира виды.

Какая грудь! Какой живот!

А зад, что сад Семирамиды!

Она была лицом бела,

Щеками розова и в целом

Столь соблазнительна была,

Что мое тело захотело

С ее соединиться телом.

Просил я страстно у мадам.

Нажав на все души педали.

Она сказала: вам я дам.

Но ведь не на Курфюрстендамм.

Давайте отойдем подале.

Мы отошли, и не угара

Я жар изведал, а безумья.

Я низвергался Ниагарой

И извергался, как Везувий.

В один клубок, в тугой комок

Мы с ней себя соединили

И стали словно осьминог,

И щупальцами шевелили.

Лодчонкой утлой в океан

Я, оторвавшись от причала,

Был унесен. Меня качало,

В моих глазах стоял туман

И музыка в ушах звучала.

Скрипела скрипка, и кларнет

С трубой выпиливали вальсы,

И хлюпал внутренний секрет,

Когда наружу выливался.

Тек пот, кипела крови плазма.

Мы тяжко, вроде рыб ли, жаб ли,

Дышали, и в момент оргазма

Взмывали ввысь, как дирижабли.

Так продолжалось много дней,

Ночей, рассветов и закатов.

Увы, пришла печали дата,

Пришла пора проститься с ней.

Проститься, что с небес спуститься.

Я после этого не жил,

А как подстреленная птица

На месте без толку кружил.

Страдал от жара и озноба.

Слоняясь по Курфюрстендамм,

В надежде снова встретить там

Свою неверную зазнобу,

Свою прекрасную мадам.

Я жил как бомж и как бездельник,

Хмельной, несчастный и без денег.

Печаль свою сквозь годы нес.

И вдруг в минувший понедельник

Мы с ней, столкнувшись к носу нос,

В оцепенении застыли.

И, потрясенья не тая,

Я закричал ей: это ты ли?

Она сказала: это я.

Она! Не мешкая нисколько,

Свою добычу я схватил,

И утащил домой и в койку,

 И сразу к делу приступил.

Забыв задернуть занавески

И запереть забывши дверь,

Я рвал на ней одежды зверски

И сам при том рычал как зверь.

Любя ее и ненавидя,

Я до конца ее раздел.

Но, Боже, что же я увидел.

Когда добычу разглядел!

Заныло сердце, сбились мысли,

Произошел в душе обвал.

Die то, на что я уповал?

Живот обмяк, и зад увял,

Лицо морщины бороздили,

И сиськи жалкие обвисли.

Как вымпелы при полном штиле.

К тому ж была она хромой.

Кривой, на ухо туговатой,

Трясла в припадке головой

И затыкала туго ватой

Первичный признак половой.

Надежды юношей питают,

Пытают хвори стариков…

Меня в Берлине всякий знает,

Я был из первых ходоков.

Теперь же на Курфюрстендамм

Сижу немыт, небрит, нечесан,

На проходящих мимо дам

Смотрю с единственным вопросом.

Нет, не дадут иль не дадут,

А подадут ли… Осень близко,

Течет за ворот дождик склизкий,

И дамы, наклоняясь низко,

Мне в шляпу пфенниги кладут.

1999

* * *

По тропинке, по проселку,

по дороге столбовой

шел я, ростом невысокий,

с непокрытой головой.

Завершался день погожий…

Молодой и полный сил,

я на мир дивился Божий

и на девок глаз косил.

И вниманием ответным

Был отнюдь не обделен,

потому что был заметным

я еще со всех сторон.

Знал в делах своих удачу,

сам любил и был любим

дамой, жившею на даче

за забором голубым.

Судьбы наши там смыкались,

как под током провода…

Я спешил — уже смеркалось,

вышла первая звезда.

И мерцала и светила

мне как будто неспроста…

Как недавно это было!

Лет тому назад с полета.

Был я по уши влюбленным,

вожделением влеком…

Пахло в пункте населенном

шашлыком и молоком.

Яблони цвели и вишни,

пар стелился над рекой,

и из космоса Всевышний

мне помахивал рукой.

Декабрь 1999

КОЕ-ЧТО О РАДОСТЯХ ЛЮДСКИХ

Я был недавно в недальнем Где-то.

Там люди тесно живут, как в гетто.

Суровый климат — зима без лета…

И не хватает тепла и света.

Неотличимы там день от ночи,

и люди бродят во тьме на ощупь.

И хоть друг друга они не видят,

друг друга крепко все ненавидят.

Все злобой, словно мочой, пропахли,

и сами в злобе своей зачахли,

как куст иссохший чертополоха.

Не существуют, а прозябают.

И только радость у них бывает,

когда соседу бывает плохо.

Сломал ли ногу, свернул ли шею,

или украли в метро бумажник,

иль терпит в чем-то ином лишенья,

его соседям — и свет и праздник.

Так жизнь проходит во тьме и злобе.

Развлечься нечем душе и телу.

Но если кто-то кого угробил,

тогда, конечно, другое дело.

Январь 2000

БАБУШКИН ОБЕД

Шла бабушка, несла кошелку с овощами.

Спешила накормить свое семейство щами

С картошкой молодой, капустой и морковью

И прочей ерундой полезной для здоровья.

Шла бабушка… Был день воскресный, и погода

Прекрасна, как всегда в такое время года.

Ей встречная толпа улыбки излучала.

Казалось бы, ничто беды не предвещало.

О бабушка, яви немного уважения

Хотя бы не к себе, а к правилам движенья!

Куда там! Подошла она к проезжей части…

Еще мгновенье — и произойдет несчастье.

Стоп, старая! Постой! Не перейди предела!

Неужто тебе жизнь настолько надоела?

Вон слева светофор. Зажжется свет зеленый.

Ступай себе вперед

с неспешностью