Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

Но мужество русских солдат не увенчалось победой, и пир под Салтановкой оказался поистине кровавым: понеся большие потери (две с половиной тысячи человек), Раевский не сбил французов с позиции, а сам был вынужден остановиться. В тот момент он писал главнокомандующему из Дашковки: «…буду ожидать повеления об отступлении»38.

В этом сражении был допущен ряд ошибок. Во-первых, подвела разведка: Багратион послал Раевского в бой, уверяя его запиской, что против него действует только 6 тысяч французов. Генералу предписывалось, сбив их, стараться «по пятам неприятеля ворваться в Могилев»39. На самом деле, как сообщил Раевскому уже в ходе битвы командовавший его авангардом Паскевич, французов оказалось не 6, а 20 тысяч, а позиция, занятая ими, была «почти неприступная»90. О том же Барклаю писал и подполковник Чуйкевич: «…неприятель очень силен около Могилева»41. Во-вторых, генерал-квартирмейстер 2-й армии М. С. Вистицкий позже обвинял Раевского в поспешности, с которой тот «атаковал при Дашковке, не обрекогносцировав места, и даже не расспросил у генерала Сиверса, бывшего там накануне и имевшего план местностям»42. Но резонен вопрос: а где был сам генерал-квартирмейстер 2-й армии генерал-майор Вистицкий — ведь рекогносцировка входила в его непосредственные обязанности? По отзывам Щербинина, Вистицкий был совершенным нулем, что подтвердилось позже, при выборе им позиции во время отступления от Смоленска. Известно, что на нем лежала вина еще за поражение под Цюрихом в 1799 году корпуса Римского-Корсакова, чьим генерал-квартирмейстером он был.

В-третьих, в решительный момент Багратион не поддержал Раевского силами основной армии, которые уже подошли к месту сражения. Подобно Жерому под Миром, он не ввел их в бой и тем самым обрек Раевского на неудачу.

Вполне возможно, что в тот момент Багратион понял свою ошибку при оценке сил противника и поэтому решил отказаться от продолжения сражения. В послании Барклаю от 12 июля он сообщал, что «неприятель имел на упомянутом пункте, по показаниям пленных, пять дивизий под командою маршала Даву и генерала Мортье». В другом письме он писал о «непомерном превосходстве сил неприятельских» и что «укрепленная при Новоселке натурою и неприятелем позиция не позволяет мне вторично форсировать оную»43.

Справедливости ради отметим, что «непомерного превосходства» у Даву в тот момент не было — у французов тогда числилось всего 21 с половиной тысяча человек при 55 орудиях, а у Багратиона была целая армия, не менее 40 тысяч штыков и сабель. Лишь позже, как считал И. Ф. Паскевич, ночью, к Даву подошел весь его корпус (40 тысяч человек). 20-тысячный корпус поляков Понятовского, по польским источникам, прибыл в Могилев 16 июля44. Но Даву был сильнее Багратиона тем, что выбрал для своих войск прекрасную позицию, имел в этом месте превосходство в силах и поэтому успешно сдержал отчаянный натиск корпуса Раевского. Упомянутый выше подполковник-квартирмейстер П. А. Чуйкевич, опытный разведчик, близкий Барклаю человек, явно неслучайно присланный во 2-ю армию еще 10 июля, рапортовал Барклаю, что Даву был в сражении и «позиция неприятеля была прекрепкая, мы ее упустили накануне, Даву был вдвое сильнее Раевского. Платова корпус и 2-я дивизия гренадер прибыли за пять верст до места сражения, когда Раевский принужден был прекратить тщетную свою атаку. Сей генерал и его корпус делали чудеса храбрости»45.

Багратион берег войска, ибо думал о будущем и понимал, что сражение при Салтановке не могло стать решающим в этой кампании. Он явно не желал пирровой победы, сидел со своим штабом на дороге к Быхову и ждал возвращения Раевского. Позже, 20 июля, он писал Барклаю: «Могилев сколь не был укреплен, но я непременно прорвался в соединение с вами, в сем случае я должен был поступить на решительный бой с превосходнейшим в силах неприятелем… и, атакуя несравненно превосходного в силах неприятеля и прорываясь чрез укрепления, я мог потерять хотя в третью долю против потери неприятеля, следовательно, в малом числе войск ослабить себя и не быть уже в состоянии действовать с пользою вперед». Поэтому «сим и поставлен был в необходимость ограничить мое усердие и покориться против воли всемощной необходимости»46. В этих рассуждениях мы усматриваем важнейшую особенность личности Багратиона как полководца — при всей своей горячности, нетерпении и нетерпимости он отличался расчетливостью, осторожностью, имел холодную голову, мог оценить меру предстоящего риска и был способен отказаться от него во имя сохранения вверенной ему армии. Хотелось бы, чтобы читатель вспомнил это наблюдение, когда ниже в книге пойдет речь о распре Багратиона и Барклая. Словом, косвенно признав свое поражение, Багратион написал о неудаче под Могилевом Барклаю и немедленно приказал искать брод ниже Могилева для переправы через Днепр. Свидание с Барклаем вновь откладывалось…

«И стали ждать нашей судьбы». Корнет Дрейлинг, служивший во 2-й кирасирской дивизии, стоял в ту самую ночь всего в шести верстах от места сражения. Он не знал планов Багратиона и поэтому ждал, когда их бросят в бой: «Мы спешились и стали ждать нашей судьбы. Зажигать огни было воспрещено. Ночь была темная. Черные тучи висели над самой землей. Не переставая, моросил мелкий дождь. В нашей колонне царствовала тишина. Ни звука человеческого… Изредка слышалось приглушенное бряцание оружия, и только. По большой дороге потянулись вереницы экипажей с ранеными. Их стоны и крик, да еще отдаленный грохот пушек одни нарушали мертвящую тишину, которая нас окружала со всех сторон». Заметим, что Раевский просил Багратиона «дать способ везти раненых» с места боя, ибо «люди тащатся окровавленные мимо полков, отымут охоту у здоровых поставить себя в такое ж положение»47. Дрешинг продолжает: «За ними потянулись отряды пехоты, ничтожные остатки возвращающихся из сражения полков. Безмолвные, хотя и в полном порядке, шш они мимо нас, почти невидимые под покровом ночи, если бы не блеск штыков, который обнаруживал их. Эта картина, казалось бы, на всех должна была производить одинаково неблагоприятное впечатление, но спокойно спали наши старые кирасиры, каждый под своей лошадью. Закутавшись в плащ, привязав к руке поводья лошади, тихо лежал я — измученный, усталый, но спать не мог, и сердце напряженно ждало чего-то жуткого, таинственного, может быть, не я один, а все мы, молодежь, переживали в этот момент подобное, только не говорили друг другу об этом. Вдруг раздался звук трубы. Мы бросились на лошадей и думали, что нам прикажут наступать, но получили приказ отступать. Мы направились через Быхов, Пропойск, Мстиславль влево, к Смоленску»48. Участник похода А. П. Бутенев видел продолжение того, о чем писал Дрейлинг: когда войска Раевского вернулись, то их сопровождало множество «раненых и умирающих, которых несли на носилках, на пушечных подставках, на руках товарищей. Некоторых офицеров, тяжелораненых и истекающих кровью, видел я на лошадях, в полулежащем положении, одною рукою они держались за повод, а другая, пронизанная пулею, висела в бездействии. Перевязки делались в двух развалившихся хижинах, почти насупротив толпы офицеров и генералов, посреди которых сидел князь Багратион, по временам приподнимавшийся, чтобы поговорить с ранеными и сказать им слово утешения и ободрения»49.