Волк среди волков - Ханс Фаллада

Он уходит.

Скоро будет час.

Часа через два приезжает Фингер с фрау фон Праквиц. Уже пробило три. Обеденное время прошло, хозяйка освободилась, да и кельнер не так занят.

Многое пришлось выслушать фрау Эве — о незнакомом молодом человеке, о выплеснутом стакане портвейна, о ссоре. «Фриц, ах Фриц!» — крикнула ее дочь, а теперь она крепко спит, супруг же ее немножко выпил натощак, он ушел и еще не вернулся. Нет, он не сказал, куда идет. Доктор предполагает, что это нервный шок, ему сейчас позвонят… Да, шляпа и пальто остались на вешалке, он ушел добрых два часа тому назад, не заглянул ли он к кому-нибудь из знакомых?

Все это фрау фон Праквиц узнает по частям, но составить себе всю картину в целом она не может. Фрау Эва энергичный человек, ее семья попала в беду, муж, пьяный, блуждает под дождем, дочери грозит какая-то неведомая опасность, она спит глубоким сном. Матери хотелось бы что-нибудь сделать, изменить, исправить. Но приходится сложа руки сидеть возле постели и поджидать врача, который, разумеется, тоже ничего не придумает.

Она стоит у окна, она смотрит на унылый, мокрый от дождя двор гостиницы, матово блестят толевые крыши. Работник смазывает колеса багажной тележки. Бесконечно медленно, с паузами после каждого движения, снимает он колесо с оси, прислоняет его к стене. Достает жестянку с колесной мазью, ставит ее возле оси, глядит на ось. Затем берет щепку, достает ею немного мази, глядит на нее и медленно начинает мазать.

«И вот на что мы растрачиваем нашу жизнь, — с горечью думает Эва. Значит, все-таки любовная история — „Фриц, ах Фриц!“. Я была права. Но какая мне польза от того, что я была права, а главное, какая от этого польза ей».

Фрау Эва оборачивается, смотрит на спящую. Ее охватывает бурное нетерпение. Ей хотелось бы схватить за плечи недвижимую дочь, растрясти ее, расспросить, посоветовать, помочь, что-нибудь сделать! Но по бледным вискам, по глубокому, несколько хриплому дыханию она чувствует, что трясти ее было бы бесполезно, что Виолета ускользнула от порывов ее энергии, ее нетерпения, точно так же, как ускользнул от них единственный человек, который мог бы ей объяснить, что произошло, — Ахим.

«Почему здесь нет Штудмана? — гневно думает она. — К чему его преданность, если его нет на месте тогда, когда эта преданность действительно нужна! Я не могу бегать по городу в поисках Ахима, не могу заглядывать в каждый кабачок. Я не могу даже звонить к знакомым. Может быть, он вовсе не пьян, и я его только зря осрамлю».

Но тут ей приходит в голову одна мысль, она что-то придумала. Быстро сбегает она вниз по лестнице и приказывает шоферу Фингеру медленно проехать по улицам города, выглядывая из окна, не видать ли где ротмистра. Возможно, что она ошиблась, но ей показалось, что Фингер посмотрел на нее с сомнением. Она все еще не совсем понимает, что такое Фингер — настоящий шофер или же уполномоченный фирмы, которому поручен надзор за неоплаченной машиной и который в один прекрасный день представит счет. Во всяком случае, дом ротмистра, должно быть, показался ему странным, суматошным чего только ни случилось за каких-нибудь два дня, которые он прожил у них.

Она стоит под дождем, на крыльце гостиницы. Фингер с важным видом садится за баранку. Автомобиль сердито ревет и медленно отъезжает — фрау Эва идет обратно в гостиницу. Быстро бежит она вверх по лестнице, ей кажется, что за это время что-то произошло наверху, сердце бьется сильнее. Ах, если бы что-нибудь случилось, если бы Виолета проснулась! Если бы можно было с ней поговорить. Теперь она могла бы с ней говорить…

Но Виолета крепко спит.

Она могла бы с ней говорить, но нельзя, Вайо спит. Мать сидит у ее постели, она смотрит на свое дитя — ей хотелось бы многое сказать. Фрау Эва вдруг поняла, сколько наделала промахов, она постичь не может, как она дошла до такого недостойного сыска. Именно потому, что она за ней шпионила, дочь стала ей чужой и враждебной. Никогда больше она не повторит этой ошибки. Она поняла, что у ее ребенка уже есть собственные владения, куда матери вход воспрещен. Именно матери, потому что она не только мать, но и женщина!

Стучат!

Это пришел доктор. Пожилой, тощий человек, со странно блеклыми глазами, с очками в грошовой никелевой оправе, с неуклюжими манерами, должно быть холостяк. Ее охватывает нетерпение уже при виде того, как он обстоятельно слушает пульс, удовлетворенно качает головой, будто он — сам бог, сообщивший силу этому биению пульса. Конечно, он ничего не знает! Он что-то несет о шоке, о необходимости спать подольше, дать ей передышку, ни о чем не расспрашивать по пробуждении, щадить оскорбленное чувство девушки…

Что знает этот скучный педант об оскорбленных чувствах ее дочери? Ведь он видел ее только в беспамятстве, без сознания! Он, оказывается, даже не говорил с Ахимом, он и о нем не может дать ей никаких сведений.

Как долго будет спать Виолета? До полуночи, может быть до следующего утра? Единственное, что удалось сделать этому болвану — отнять у нее Вайо как раз в те часы, когда она больше всего нуждается в материнской ласке!

Можно ли, по крайней мере, забрать сегодня же девочку из этого ужасного номера? Когда? Ну, как только вернется муж! Доктор не возражает? Она не проснется в машине?

— Превосходно. Значит, мы едем, как только вернется господин фон Праквиц. Благодарю вас, господин доктор! Разрешите вручить гонорар сейчас или вы пришлете нам счет?

— Сударыня, все зависит от минуты, когда она проснется, — говорит доктор и садится без приглашения.

Он смотрит на нее дружески, но очень твердо.

Да, конечно. Это понимает и фрау фон Праквиц. Потому-то она и хочет забрать Виолету из этого унылого номера в привычную домашнюю обстановку!

— Пожалуй, это именно и неправильно, — говорит доктор, — пожалуй, она не должна видеть ничего привычного, когда проснется. Не видеть своей старой комнаты, знакомых лиц, быть может даже вас, сударыня.

— Но почему вы так думаете, доктор? — с досадой спрашивает фрау фон Праквиц. — Ведь я знаю, что произошло. Какая-нибудь незначительная любовная история, которая показалась моей дочери трагедией. Я не охотница читать проповеди, я не сделаю ей ни малейшего упрека.

— Вот, вот, — улыбается доктор, — вы говорите незначительная любовная история, а фройляйн от нее почти теряет рассудок. Два мира, сударыня, два совершенно различных мира, которые друг друга никогда не поймут…

— Виолета с этим справится… — начинает фрау фон Праквиц.

Но доктор бесцеремонно перебивает ее:

— Я с утра все думаю, сударыня, не допустил ли я ошибки. Мне надо бы сегодня до впрыскивания добиться, чтобы фройляйн заговорила. Она не была без сознания. Нет, сударыня, не была, она только симулировала беспамятство… Она пережила что-то ужасное, но она страшится чего-то еще более ужасного, что ей предстоит пережить.

— Простите, сударыня, — продолжает врач. — Я, конечно, могу ошибаться. Но так это мне рисуется, это вполне возможно, многое говорит за это. Она играет в беспамятство, надеется, что так беда пройдет мимо — быть может, для этой беды существует какой-то срок, ведь мы же не знаем…

— Что это еще за новая беда? — выходит из себя фрау фон Праквиц. Человек этот ее покинул, я уже давно подозревала. Здесь она случайно встретилась с ним, произошло объяснение с моим мужем. Тот человек оказался негодяем, иначе муж не плеснул бы ему вина в лицо. Все это привело ее в сильнейшее возбуждение. С нею случился нервный припадок, — очень хорошо, то есть очень плохо, — но что же это за новая беда?

— Это именно то, чего мы не знаем, сударыня, и чего мы, вероятно, знать не должны. Видите ли, — говорит врач убедительно, ибо фрау Эва с недоверием и недовольством относится ко всем его словам, — если бы это было так, как вы предполагаете, вашей дочери стало бы легче после ссоры. То, что отец, а значит и мать наконец узнали ее тайну, должно принести ей облегчение. К чему же это столь юное существо еще притворяется, к чему оно хватается за такое чуждое ему средство?

— Но ведь это только предположение, что Виолета притворилась, доктор, вы ведь с ней не говорили?

— Нет, к сожалению, не говорил. Все это только предположения. Тут вы правы, сударыня.

— Ну, хорошо, а что бы вы посоветовали сделать?

— Отдайте вашу дочь в здешнюю больницу, там за ней будет хороший уход, она, вероятно, почувствует себя в надежных руках. Если она проснется, если потребует вас, вы можете быть у нее через десять минут. Если она захочет домой — пожалуйста, в любую минуту.

Фрау Эва фон Праквиц задумчиво посмотрела на доктора. Не то, чтобы она раздумывала над его предложением, она находила его слишком глупым. Ведь она знала свою Виолету, несколько слов — и все уладится между матерью и дочерью. Разумеется, она будет уважать тайну Виолеты. Она будет относиться к ней, как женщина к женщине, — это она твердо решила еще до болтовни доктора о беде, еще большей беде. Нет, если фрау Эва задумалась, то о том, почему доктор сделал ей такое предложение и что за этим кроется.