Лондон: биография - Питер Акройд

В период спада и мрачных ожиданий возникли, помимо прочего, страхи, что Лондон может стать ареной социальных конфликтов. В число задач администрации вошли поэтому профилактика и лечение городских хворей. Так, в конце 1970-х Совет Большого Лондона финансировал новые коммунальные проекты, целью которых была поддержка уязвимых и маргинальных слоев населения; помощь получили, в частности, этнические и сексуальные меньшинства. Это была не только дань лондонским демократически-эгалитаристским инстинктам, но и необходимая в трудные времена мера. Начали удовлетворяться подлинные нужды города, которые в прежние годы игнорировались или эксплуатировались. Важно также, что в период реставрационных субсидий и джентрификации сохранность Лондона стала предметом серьезной и все возрастающей общественной озабоченности. Была отвергнута идея опоясать Лондон автомагистралями; активное противодействие на местном уровне не дало провести в жизнь проект реконструкции Ковент-гардена, предполагавший строительство пешеходных мостков над транспортным потоком. К середине 1970-х в Лондоне уже было около 250 «заповедных зон», расположенных во всех частях города и свидетельствующих о новом уровне внимания к лондонской «ткани» и социальной истории. Наконец-то прекратились враждебные действия против города. Ликвидация в 1986 году Совета Большого Лондона оставила его без объединяющего органа власти, но он этого как будто и не заметил; по сути дела Лондон вернулся к старинному укладу жизни, когда у каждого уорда было свое особое лицо. Город при этом начал обретать былую мощь. Введение должности мэра и учреждение ассамблеи для всего Лондона никак существенно не изменят ни его природу, ни направление его движения[152]. Он не поддается директивному управлению и централизованному планированию. Легче контролировать отдельные его элементы.

Ярчайшим подтверждением этому стало проектирование и создание Доклендс. В 1981 году для обновления и возрождения района лондонских доков, пребывавшего в запустении после их закрытия, была учреждена компания «Доклендс девелопмент корпорейшн», В территорию ее деятельности вошли Уоппинг, Розерхайт, Айл-оф-Догс, Силвертаун, северный Вулидж и Бектон; там был выделен ряд требовавших особого внимания «предпринимательских зон», где не взимались ни местные, ни государственные налоги. Для транспортного сообщения должны были служить аэропорт Сити, городская железная дорога Доклендс и продолженная Юбилейная линия метро. Но, как и у большинства лондонских проектов, результаты оказались во многом отличны от запланированных и предсказывавшихся.

Символична в этом смысле судьба набережной Канари-уорф. Ее главной достопримечательностью стал 800-футовый небоскреб, венчаемый пирамидой (которая рождает имперские ассоциации) и предоставляющий съемщикам около десяти миллионов квадратных футов офисной площади. Первая компания-застройщик отказалась от реализации проекта, а пришедшая ей на смену фирма «Олимпия энд Йорк» обанкротилась, когда строительство башни близилось к завершению. Достраивать ее взялся третий консорциум, хотя избыток офисной площади в других частях столицы не сулил быстрого покрытия издержек. И все же каким-то образом проект удался. Съемщики нашлись, и весь комплекс Канари-уорф процветает.

Судьба всего района Доклендс была примерно такой же. Сумасшедшие колебания городской экономики не раз заставляли его балансировать между триумфом и катастрофой. Жилье там один год считалось фешенебельным, на другой выходило из моды; звучали жалобы на устарелый и несовершенный транспорт, на нехватку магазинов — и тем не менее развитие района не прекращалось. Майкл Хебберт в книге «Лондон» отмечает, что «мало кто брался предугадать, чем это все кончится», и что «подход, основанный на невмешательстве, породил диковинно пеструю городскую среду». Но именно так большей частью и происходил рост Лондона, именно этому он, без сомнения, обязан своими успехами. Район Доклендс «не имел общей концепции в отношении масштабов зданий и характера их скоплений, в отношении планировки свободных пространств», но именно поэтому он стал органическим и узнаваемым продолжением Лондона. Доклендс ругали за «эстетический разнобой» и за «диктуемое рынком пренебрежение социальной сферой», но именно такими всегда были условия и обстоятельства, в которых город ширился и преуспевал. Он не приемлет иных жизненных начал.

Таково окружение, в котором громадный небоскреб Канари-уорф, доминирующий ныне на лондонском горизонте, завоевал, по словам Хебберта, «мгновенное признание и расположение». Этот исполинский столб, так хорошо вписавшийся в контуры города, теперь конкурирует с Монументом и Биг-Беном за право считаться символом Лондона. Он также знаменует самый важный за много веков единовременный сдвиг в городской топографии: коммерческие и социальные силы всегда толкали город на запад, но развитие Доклендс проложило для Лондона путь, который был назван его «восточным коридором» и в историческом и структурном смысле открывает ему доступ в Европу — открывает именно теперь, когда лондонская экономика становится более тесно связанной с континентом. Уже зародилось подозрение, что лондонский Сити наряду с банками и брокерскими фирмами, недавно переместившимися в Доклендс, рано или поздно подчинит себе финансовые рынки Европейского Сообщества. Это неуклонное продвижение на восток дает нам почувствовать инстинктивную, почти первобытную тягу Лондона к деньгам и торговле.

Здесь уместно вспомнить о «большом взрыве» осенью 1986 года, преобразившем Сити; эта реформа в работе Лондонской фондовой биржи превратила ее в Международную фондовую биржу, сделала возможным слияние банков и брокерских домов, покончила с системой фиксированных комиссионных и внедрила практику «электронных сделок». Правда, триумфаторские замашки Сити чувствовались и раньше; феномен «яппи» (молодых городских профессионалов), стремившихся, как любили тогда выражаться, «разбогатеть по-быстрому», пока «топливо не прогорело», был впервые замечен в 1984 году. Но события 1986 года ознаменовали резкую перемену в положении лондонского Сити. Его международный фондовый рынок ныне самый передовой и высокоразвитый в мире, на нем заключается примерно треть всех мировых сделок. Сити, где в банковском деле и связанных с ним отраслях заняты 600 000 человек, — теперь крупнейшая биржа на свете. Вновь исполняя свое историческое предназначение, Лондон стал возвращать себе то главенствующее положение, которое он занимал в ХVIII и XIX веках. Это достижение исторично и в другом смысле: как пишет Хебберт, «по счастливой случайности компактность 2000-летнего городского ядра как нельзя лучше подходит для деятельности глобального финансового обслуживающего центра». Правда, случайность ли это — вопрос особый: как представляется, само естество этой квадратной мили территории уникальным образом заряжено духом коммерции. Были подъемы и спады, но Сити удержал за собой верховенство.

Между тем новые формы коммерческой деятельности потребовали новых типов зданий. Так, при неизменности своей натуры Сити меняет облик. Потребовались большие свободные площади, где могут разместиться электронные терминалы, мили и мили соединительных кабелей и тысячи служащих, которые работают в условиях соответствующего психологического давления. Что ж, такова нынешняя человеческая цена доступа к мировой торговле. В конце 1980-х годов к офисным площадям Сити добавилось около четырех миллионов квадратных метров — не в последнюю очередь благодаря Бродгейтскому комплексу. Светочувствительные жалюзи и призматическое сине-зеленое стекло отгораживают от внешнего мира ревнителей финансов, день и ночь поглощенных своими сделками и операциями. Их оберегают все божества, все грифоны Сити.

Что же это за божества? Кому это ведомо? В датируемом 1986 годом отчете, составленном под эгидой архиепископа Кентерберийского и озаглавленном «Вера в Сити», говорится: «Бедные, как работающие, так и безработные, — вот кто вынес главную тяжесть экономического спада. Однако именно их некоторые называют „тунеядцами, живущими на пособие“, бременем для страны, мешающим оживлению экономики. Вот вам жестокий пример того, как валят вину на жертву». Это один из великих и продолжающихся парадоксов лондонской жизни: богатый всемирный город являет вместе с тем самые мрачные образцы бедности и лишений. Но может быть, в этом заключено значение Лондона. Может быть, судьба его — показывать противоречия человеческого состояния, служа одновременно примером и предостережением.

В отчете также описаны те муниципальные микрорайоны, где «налицо совершенно иная социально-экономическая система — система выживания, действующая в условиях крайней бедности и полностью зависимая от социального сектора… упадок многих таких районов зашел уже так далеко, что фактически они стали „сепаратными территориями“ вне главного потока нашей общественной и экономической жизни». Подобные ощущения были знакомы тем, кто на протяжении столетий изучал социальную топографию Лондона. На сходные мысли могла натолкнуть, например, «карта бедности» за 1889 год, составленная Чарлзом Бутом, — с той лишь разницей, что тогда не было социального сектора, чтобы оказать помощь нуждающимся и неудачникам. Вновь описывается не что иное, как состояние Лондона как такового. Если бы город имел голос, он мог бы сказать: «Всегда были и будут проигравшие и невезучие, всегда были и будут такие, кто не может совладать с миром, каков он есть, — но я вмещаю всех».