Кетополис: Киты и броненосцы - Грэй Грин

Маме было проще. Она распоряжалась своей жизнью. Мне нужно было решить за другого. Как быть, если твое личное горе – благо для всех?

Киты пускали фонтаны. Мне казалось, сейчас я услышу их песни. Но киты не пели.

Тогда запела я, вспоминая, что пела на берегу мама. Я не знала слов, они рождались сами. Словно мама пела моим голосом… В собственном пении я разобрала только два слова «орка оркинус» – несущая смерть. Не стоит бояться кита, если ты не собираешься его убить. Или если о помощи его не просит другой кит. Тогда добродушные создания становятся агрессивны, умны и очень опасны.

Неожиданный удар подбросил лодку в воздух. Листы графромана чайками взметнулись вверх.

Мы с Фоксом полетели в воду.

Вынырнув, первым делом я увидела Ричарда.

А рядом – кита. Огромная тупая туша с бессмысленным взглядом, как думают слишком многие… Нет, у него были очень умные глаза.

Он слушал. Он ждал. Это было просто невероятно.

– Уплывай, Либби! – крикнул Фокс. – Я тебя прикрою.

Смешной. Как он смог бы меня защитить? Ударив кита в нос?

Охрана металась на берегу. У них было оружие, но, стреляя в кита, они могли попасть в нас с Фоксом…

– Нет. Так надо, Ричард.

Качаясь на волнах, я запела снова. Орка оркинус. Орка оркинус – это же я, ничтожная Либби Герц.

Кит поднял хвост и ударил Ричарда.

Тело исчезло в глубине.

По воде расплылись круги.

– Плыви, Ричард.

Черно-белые рисунки окрасились красным.

Меня немедленно схватили. Это же я затеяла прогулку.

Тело Фокса не нашли. Четырехчасовой поиск тела с лодок и дирижабля не привел ни к чему.

В связи с чрезвычайной ситуацией меня доставили к самому Канцлеру.

Никто не знает, о чем мы говорили.

Никто не знает, почему он меня отпустил.

Всех, кто следил за Фоксом в тот день, выслали из Кето на материк.

По крайней мере, так сказали мне.

Я не стала просить бумаги и считывать настоящее знание подушечками пальцев. Мне была не нужна правда.

Я сильная. Но еще четыре смерти на совести я не потяну.

Несколько месяцев я не выходила из дома. Если бы не Лизи, я бы умерла с голода. Она силой запихивала куски мне в рот.

За окном шумел ветер – сердитое дыхание хозяина жизни.

Я пошла в Горелую Слободу к перекройщице.

У меня было к ней дело на пару крон – мне нужно было вырезать сердце. Себе.

– Сделайте мне железное. Да хоть из соломы. Оно и так неживое.

– Сердце нельзя, голубушка, – сказала перекройщица. – Хочешь китовый ус в талию или шпильку в голову?

– Мне нужно сердце.

– Сердце нельзя.

Когда я уже лежала на столе, передумала. Пусть болит.

Пока болит – живая.

Тогда я нарисовала первого кита.

Он улыбался.

Нельзя такое говорить десятилетним девочкам. Нельзя взваливать на них такой груз.

– Это ты виновна в гибели матери. Она пообещала вернуться к китам, если ты прозреешь! – кричал отец.

– Папа, ты никогда не верил маминым историям, называл их сказками! Ты же не веришь в них?

Мне казалось, это ему десять лет, а не мне.

– Не верю.

Но по глазам я видела: верит. Не хочет верить, но верит.

С одежды течет вода.

– Папа… ты… ты пошел за ней? За мамой?

– Я пытался несколько раз. Меня отвергли, вытолкнули. Чертовы киты выкинули меня на берег. Они не взяли меня с собой. Они даже не дали мне утонуть.

– Ты хотел стать китом?

– Я ненавижу китов.

Он плачет. Я думала, течет с его волос, но потом поняла: это слезы. По заскорузлой коже текут слезы, смешиваясь с водой. Папа плакал первый и последний раз в жизни.

Он любил меня – по-своему, конечно. Но так никогда не простил мне этих слез, своей слабости.

А я его простила. Любовь – странная штука: можно любить и ненавидеть одновременно, любить и бросить. Я могла сломаться и зачерстветь, но меня спасла музыка, звучащая в моей голове. Я не слышала песни китов, но я слышала мамины песни.

Я простила отца.

Но понять не смогла.

На камнях за мостом я рисовала мелом улыбающихся китов. Вокруг смеялись дети и тоже начинали их рисовать. Подходит офицер, некоторое время стоит, смотрит.

Уходит.

Раздается крик:

– Опять она! Нарушаем, барышня?

Меня схватили за запястья, тащат.

Полиция. Я снова арестована.

Хорошо, что сегодня дежурит Старый Сэл.

– Иди, Либби, и больше не попадайся, – говорит он.

Он со мной давно на «ты». Глаза отеческие. Мне нравится Сэл, а ему нравлюсь я.

Меня арестовывали столько раз, что мы успели подружиться. Мне везет, меня все время отпускают и строго велят больше не безобразничать.

Киваю.

Сэл знает, что я не прекращу рисовать.

Я знаю, что он не прекратит меня ловить.

Мы понимаем друг друга. Мы по разные стороны баррикад, но каждый должен делать свое дело.

…Никто не знает, о чем в день гибели Фокса говорил со мной Канцлер.

Никто не знает, почему он меня отпустил.

Он смотрел на меня как на врага. Седой, страшный.

Кричал:

– Девчонка, дрянь. Ты будешь арестована!

Взгляд бил как гарпун.

– Обращайтесь ко мне на вы, господин Канцлер.

В глазах впервые мелькает что-то человеческое.

– Либби… я…

– Я знаю, папа.

…Завтра Большая Бойня – ее мне не пережить. Я еще успею уплыть из Кето, я договорилась с капитаном одного суденышка. Уплыву, чтобы вернуться и продолжить. Может быть, мои старания смешны, но это все, что я могу сделать для города… для мамы. Для Ричарда.

Уплыву, но до этого у меня есть дело.

Я придумала: я нарисую кита на ратуше.

Если я получаю силу чужих рисунков, значит, я могу ее отдавать, рисуя сама. Вот почему власти так нервничают из-за моих меловых китов – хотя, казалось бы, пустяк! Видя их, другие тоже начинают рисовать. И сразу ясно: киты не скалятся, киты улыбаются.

Обычно мои рисунки мало кто видит – их затаптывают ногами, их смывает осенний дождь. Сегодня их увидят все. Они поймут, они почувствуют.

Есть древнее пророчество: к человечеству придет мир, когда мы будем жить в мире с китами и услышим их песни. Киты не тупые глыбы, они умеют любить и ненавидеть.

Если живы киты, то и мы живы. Если они погибнут, мы погибнем вместе с ними.

А пока мама жива – плавает с китами. И Ричард жив. Он где-то там, в море – живой. Киты принимают в себя души талантливых людей, если этим талантливым нет места на земле.

И пока мы любим – любимые живы.

Письмо Г. Тушинского неизвестному

Генрих Тушинский, «Великий Тушинский» – одна из легенд Кетополиса, так никогда и не покорившая большой мир за границей нашего богохранимого острова. Покинув Кетополис после Катастрофы, Тушинский вскоре исчезает с театральных подмостков. Единственным заметным успехом его в период реэмиграции была роль Шерифа Ноттингемского в «Робин Гуде» с Эрролом Флинном, но ничего большего он сделать так и не сумел. Последнее, что известно о его актерских планах, – увы, так и не сбывшихся! – это переговоры об участии в фильме «Печальный рыцарь». Увы, Фриц Ланг так и не приступил к съемкам картины после череды неудач на американской земле. После краха североамериканского филиала студии «ОКЕАН» следы Генриха Тушинского теряются.