Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

удобоскрываемые и легконосимые снаряды, которые можно бы ставить повсюду, даже носить при себе. — Такие снаряды, которые взрывались бы при нажимании или задевании кнопки и проволоки. — Заготовлять так, чтобы удобно было прикреплять к чему либо, что-бы можно было направлять прицел на любое направление и что бы взрывались бы пачками или веереобразно осыпая противника 1. Напр[имер] торчит палка или кучка мусора, которые могут скрывать снаряды. — Можно бы сделать так, что и заяц задел бы провод и погиб! Удобнее начинять лёгкими фарф[оровыми] пулями.

В добавок к «чемоданам» и пулемётам, складывать неподвижные — кучи и тучи пуль! Одна неожиданность — по месту и времени — наводила бы столбняк. Мне кажется, что удобно было бы носить добавочно — с имеющимися при себе. — Обыкновенные заряды истощаются часто, при рукопашной схватке, приходится обеими руками — штыком и некогда нажимать «собачку». В таком случае воин мог бы нажимать локтем или держать провод и взрывать снаряды. — Их сделать в роде обоймы или барабанов револьверов, на стальных (аллюм[иний] — сталь) [нрзб] или полосках, достаточной на отдачу толщины, куда вкладывать патроны, с рассчетом на любое число разряжений.

Подобные снаряды — были бы панцырями. Взрывать их, конечно, много способов. Мне предпочтительнее — бензиновые зажигалки (ночью воин вспыхивает и поражает!) или вспышками бер[толетовой] соли, выпусканием серной кислотой.

Таким образом мы можем «наплевать» на всех врагов!

Да здравствует великая Россия!

Да здравствуют наши доблестные воины!

Слава нашему Державному вождю и Его высоким сподвижникам.

Якутск, 22 января 1915 года

Якут Иннокентий Степ[анович] Говоров

РГВИА. Ф. 803. Оп. 1. Д. 1828. Л. 139-140об. Автограф.

№ 13

Господину Президенту Соединенных Штатов Америки

15 (28) апреля 1915 года

Господин Президент,

Посол Соединенных Штатов Америки передал Мне письмо Ваше от 18 Марта этого года.

В письме этом Вы просите Меня о разрешении представителям Правительства Соединенных Штатов и Американского Красного Креста оказывать, путем личной раздачи различных вспомоществований, помощь водворённым в России военнопленным неприятельских армий.

Я высоко ценю и разделяю те чувства человеколюбия граждан Соединенных Штатов, в виду коих Вы обратились ко Мне с указанною выше просьбою.

Идя на встречу этим чувствам и глубоко ценя Ваш почин, Я поручил Моему Министру Иностранных Дел вступить в сношения с Послом Соединенных Штатов Америки на предмет сообщения ему тех условий, на которых может состояться распределение пожертвований между австро-венгерскими и германскими военнопленными в России.

Я пользуюсь этим случаем, чтобы выразить чувства Моей искренней дружбы к Великому Американскому народу и его Правительству и Моего личного высокого к Вам уважения.

Ваш добрый друг Николай

Користовка,

15 апреля 1915 года NARA. RG 59. M367. Roll 0286.

Doc. № 763.72114/551. P. 2–3. Машинопись.

№ 14

Письма авиатора В. Г. Федорова

3 (16) августа 1915 года

Милая Лидия Александровна!

Получил вчера Ваше письмо. Большое Вам спасибо. Мне очень приятно знать, что Вы рады за меня. Сознаюсь, что я себя чувствую теперь здесь много лучше, чем когда я писал Вам. Даже чувствую какое-то внутреннее обновление. Атмосфера очень хорошая. Публика славная, начальство тоже. Кроме того, работа, за которой видишь смысл и большое значение, дает удовлетворение, которого не хватало там. Правда, обучение моё не идет так хорошо, как я думал и как хотел, но все же. Летаю почти каждый день. Хорошо! Когда взлетишь, как-то все сразу меняется. Попадаешь ведь в океан. И вот многие явления, к которым привык, исчезают. Например, скорость. Летишь и не замечаешь ея, слишком она ничтожна в сравнении с океаном. Если посмотришь вниз, она заметна, — убегает земля, но медленно, черепашьим шагом. Другое явление: головокружение. Его нет. Говорят, что это потому, что нет точки опоры. ещё одно интересное ощущение: полная уверенность в аппарате, ни одного сомнения. Отсюда покой и абсолютное хладнокровие. Когда летишь сверху вниз, чтобы сесть на землю, скорость становится очень заметной, — похоже на падение, но никаких неприятных ощущений нет.

Пробуду здесь, вероятно, месяца два, а затем на фронт. Мне это кажется бесконечно долгим, но время идет так быстро, что я надеюсь выбраться отсюда, не успев оглянуться.

26 января (8 февраля) 1916 года

Дорогая Лидия Александровна!

Пользуюсь свободным часом, чтобы черкнуть Вам более обстоятельно. По правде сказать, мне приходится делать это с некоторым неудобством, так как настроение походное, благодаря всяким неудобствам. Сижу в кафэ. У себя совершенно не в состоянии что-нибудь делать: нет ни стола, ни стульев, ни перьев, ни чернил, словом полная пустыня.

Eskadrille, в которую я попал — eskadrille de chasse. Расскажу коротко о своём первом полёте. Должен заметить, что т[ак] к[ак] у меня своего аппарата ещё нет, то временно мне дали старый, уже послуживший «coucou»[1859], о котором мне кратко было сказано: — «fatigué»[1860].

Наша задача — нести караул на высоте 3-х тысяч метров и больше в случе появления «бошей», вступать с ними в бой, запрещая всякий полёт в сторону Франции. Вот с такой миссией я и отправился 23-го января, имея пассажиром поручика Т., который должен был служить мне проводником, пулемётчиком и наблюдателем. Несмотря на уставший аппарат, я довольно быстро поднялся на 2000 и взял направление к неприятельским позициям. Издалека я увидел тонкие ниточки наших и немецких траншей, тысячи булавок-кольев проволочных заграждений, начинавшихся прихотливыми зигзагами, почти параллельно одни другим. Внизу было повидимому спокойно: я не видел ни артиллерийской стрельбы, ни взрывов снарядов.

День был необычайно ясный. Видеть можно было на сотню километров. Я занялся изучением местности, сравнивая крохотную карту, лежащую перед мной, с гигантской картой, расстилавшейся внизу. Удивительно, что до сих пор я не могу привыкнуть к величавой картине, которую представляет земля сверху. Эти сотни деревень, похожих на ласточкины гнезда, эти пестрые разноцветные поля, леса — бесформенные зелёные пятна, дороги, похожие на линии на карте, реки, канавы, озера, ярче всего выделяющиеся на картине — всякий раз поселяют во мне какое-то странное чувство красоты и странной гордости и презрения к этому величию. «Велика ты, матушка земля, а вот…». Чудно это! Смотрю сверху, любуюсь и расцветаю. И вот, вдруг, все это исчезает: передо мной просто карта, если хотите, несколько более точная, чем карта генерального штаба, но карта и больше ничего. Я различаю приметные пункты, на случай, если заблужусь, называю деревни, леса, реки по их именам, выбираю гладкие места на случай, если