Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Вот они-то и посеяли чувство претительности всем намерениям русских в душах турецких как в Константинополе, так и в Фокшанах и Бухаресте. А какой ужас почувствовали жители этих княжеств, узнав о том, что они снова подпадают под власть неверных! Изо дня в день ужас и смятение нарастали в их сердцах от разраставшихся слухов. Фельдмаршал и его канцелярия старались всячески заградить дорогу к таковым разглашениям. Но шила и в мешке не утаишь… И как трудно было ему, фельдмаршалу российских войск, успокаивать митрополита Молдавского, вручившего ему от лица всех своих сограждан общие прошения. Конечно, он отправил эти прошения ко двору. Но что он получил в ответ на эти прошения граждан молдавских? Петербургский двор ничего нового не мог придумать, как возобновить старое предложение: оставляя Молдавию и Валахию, русские войска должны опустошить эти княжества, уничтожить все крепости, возведенные турками на этих землях, а жителей увести с собой, конечно без принуждения. Государственный совет принял решение выделить на вспоможение всем желающим переселиться в Россию, на Волгу, между старой и новой линиями, и в Малороссию, сто тысяч рублей… Сто тысяч рублей! А платье Григория Орлова, в котором он здесь, в Яссах и Фокшанах, блистал, стоило, как говорят, около миллиона.

Понятны были фельдмаршалу беспокойства и бояр, которым вовсе не хотелось менять свой образ жизни, уходить из своего отечества. Румянцев советовался тогда с многоопытным другом своим Алексеем Михайловичем Обрезковым, что делать в таких случаях… Турецкие уполномоченные во время конгресса в Бухаресте не преминули посеять в народах здешних плевелы, склоняя на свою сторону одних обольщениями, а других страхом угроз. Необходимо было что-то сделать, чтобы вернуть доверие граждан этих княжеств. Румянцев уже подумывал в то время издать манифест, в котором он мог бы разрушить неприятельскую лесть и угрозы, заражающие сих жителей, и вывести их из сомнения и смущения, внушить им ободрение надеждою покровительства ее императорского величества и отвращение от всяких поманок неприятельских и его угроз, обещая благонамеренным воздаяние и милость, а злодействующим и недоброжелательным казнь. Смущало Румянцева одно: не раз уж он обращался к народам, на территории которых действовала его армия, а сколько раз его обещания не соответствовали делам, которые приходилось ему вершить против своей совести… Горько, но что он мог поделать… Он уже истощил все слова на обещания и обнадеживание сих бедных народов. Нечего уж ему опасаться за свой авторитет и свое слово, все уж давно скомпрометировано. Но он снова готов был выступить со своим словом, лишь бы подобные обнадеживания оказались бы достаточными для того, чтобы снова привести в порядок все дела, расстроенные во время негоциации в Фокшанах и Бухаресте… Не обинуясь поступил бы на сие, думал Румянцев, предпочитая пользу ее императорского величества всем собственно к нему относящимся нареканиям. Пришлось уверить митрополита в общих выражениях, что Молдавия и Валахия могут уповать на высочайшую милость и сильную защиту, но никаких точных уверений он не мог тогда подать… О страхе и смущении бояр не раз писал ему и Обрезков. Тогда же Румянцев спрашивал выехавшего из Трансильвании Гику, брата господарского, были ли от них какие письма к верховному визирю. И тот сказал ему правду: да, бояре писали к нему, и решиться на то должны были из единой предосторожности, которую им присоветовала опасность увидеть себя снова во власти турок. Вряд ли сие обращение к верховному визирю нужно разуметь как выражение их сердечной воли и приверженности к Порте. Но что им оставалось делать, когда и для них не стало тайной уведомление петербургского двора о том, что многие знатные их фамилии преднаписаны к гибели.

Нет, Румянцев не будет причастен к выселению ни знатных фамилий, ни желающих добровольно покинуть свое отечество. У него другие задачи, тем более он болен, его постоянно мучают болезненные припадки. Пусть другие, ну хотя бы и сам Алексей Михайлович, друг его милостивый, занимаются удалением тех людей, поведение которых их собратия находят подозрительными. За три года пребывания в этих княжествах он хорошо узнал некоторых знатных бояр. Ни за одного из них он не может поручиться. Каждый из них подобен Янусу, имеющему два лица и два сердца, и оба лукавые. Не раз им замечено, что для своих приватных корыстолюбивых видов здешние бояре могут пожертвовать даже родством, лишь бы только суметь извлечь свою пользу из этой гибели. А все потому, что Петербург не привлек их своей твердостью и надеждами окончательно освободиться от магометанского ига. Что ж им оставалось делать… И сейчас у него, фельдмаршала Румянцева, нет никакой уверенности, что после его похода за Дунай отношения с жителями княжеств улучшатся. Только сокрушительная победа над неверными способна повернуть к улучшению этих отношений. Но тринадцать тысяч русских не могут победить сто тысяч турок, засевших в крепостях и в малодоступных горах.

Как ни мрачно был настроен Румянцев в эти часы накануне решительных боев в Задунайской области, могучий и сладостный сон все-таки его одолел. И на следующий день он встал бодрый и стремительный, как всегда в минуты высокой ответственности…

Глава 6

Военный совет

Внимательное изучение местности показало Румянцеву, что Силистрия – твердый орешек, который не так просто разгрызть. Он приказал Потемкину выдвинуть свой корпус еще ближе к крепости и встать на левом фланге армии. Главный корпус продвинул вперед и раскинул лагерь на самом берегу. Отсюда взору Румянцева и собравшихся вокруг него генералов и адъютантов открылась прекрасная картина неприступной крепости, воздвигнутой самой природой. Величественный Дунай бесстрастно катил вниз свои воды, крутые горы возвышались над берегом, а у самой подошвы горы, на берегу Дуная, окруженная со всех сторон пропастями и впадинами, покрытыми густым зеленым лесом, раскинулась Силистрия.

– Вон там, ваше сиятельство, – сказал князь Долгоруков, – был лагерь Осман-паши.

Румянцев посмотрел в подзорную трубу в ту сторону, куда показывал князь. Покинутый ретраншемент, сноровисто и добротно сделанный турецкими солдатами, мастерами этого дела, пустынно манил к себе. Потом снова повернулся к Силистрии.

– Опасный город! Как удобно он расположился! Всюду высоты и впадины, всюду лес, где столько неприятельских войск может затаиться, – вслух размышлял Румянцев. – И снизу и сверху лес, ни по высотам, ни по впадинам нельзя послать своих людей без риска оставить их отрезанными.