Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл

я. — Я же заплатил вам вперед четыре фунта десять шиллингов».

И, представьте себе, у нее хватило нахальства сказать:

«Мне этого мало».

«Сколько вы тратите в неделю на сигареты?» — спрашиваю ее.

«Пятнадцать шиллингов», — говорит девица.

«Раз вы позволяете себе тратить пятнадцать шиллингов в неделю на сигареты, вместо того чтобы прилично питаться, будьте любезны падать в обморок в свободное время, — заявляю я. — А в рабочее время — никаких обмороков».

— С тех пор девица немного подтянулась, но, боюсь, все-таки придется избавиться от нее.

То же самое и с моей служанкой. У меня диабет, и мне приходится ставить на ночь у постели две больничные посудины. Я попросил служанку опорожнять их каждое утро.

«Что? — возопила она. — Чтобы я выливала горшки?! Ну, знаете, это слишком!»

«Моя милая, — возражаю я. — Носили ли вы когда-нибудь свою мочу в больницу к доктору?»

«Как же, носила».

«Ему приходилось выливать бутылки, которые вы приносили. Так вот, я тоже доктор. Если вы отказываетесь делать то, что я говорю, вам придется взять расчет».

Служанка отправилась на кухню решать вопрос. Немного погодя она вернулась и опорожнила посудины. Надеюсь, что она и впредь будет это делать — мне очень не хотелось бы менять прислугу.

Закончив рассказ, он с видимым облегчением опустился в кресло.

Мои карманы были переполнены письмами от девушек. Я собирался обсудить с ним эти письма, если он согласится помочь мне. Я достал письма и попросил его высказать мнение о вопросах, затронутых в них; эти вопросы, — сказал я, — больше по его части, чем по моей.

Он очень быстро, внимательно разобрался в каждом письме: все, что он говорил, было дельно и справедливо.

Я заговорил о своем разделе в журнале и выразил удивление по поводу того, что письма, затрагивающие одни и те же проблемы, поступают циклически. Случается, что целыми неделями со всех концов Австралии все пишут мне чуть ли не об одном и том же. Внезапно поток таких писем прекращается, с тем чтобы через год-два опять возобновиться.

Создается впечатление, что по Австралии прокатывается волна недовольства чем-то, заставляя женщин и девушек из разных концов страны засыпать письмами журналиста, занимающегося этими вопросами. Потом волна спадает, жизнь входит в обычное русло.

Колин Стрит слушал меня с некоторым интересом, но чуть иронически, как человек, которому все это давно известно.

— Все журналисты, пишущие о том, что волнует женщин, сталкиваются с этим явлением, — сказал он. — Мне не раз приходилось беседовать на эту тему с журналистами в Англии и в Америке. И сам я тоже сталкивался с этим, — как и вы, очевидно. Истерия заразительна — вот возможное объяснение… Впрочем, никто в точности не знает, в чем тут дело. Да и вопросы, затрагиваемые в письмах, ничего не разъясняют. Вариантов много. То речь идет о грубом муже, то о девушке, притесняемой суровым отцом, о несчастной любви, о бегстве из дома — и так далее и тому подобное. Такого рода письма приходят всегда, но иногда они вдруг начинают идти потоком. Ваши корреспондентки, по всей вероятности, гораздо больше подвержены таким эпидемиям, чем мои. Ведь вы имеете дело с молодежью.

Меня не удовлетворили его слова, поскольку они ничего не объясняли. Причина этих эпидемий мне стала ясна лишь спустя два года, в течение которых я составлял своеобразные таблицы, пытаясь с их помощью проследить, в какой мере наплыв однотипных писем зависит от ряда факторов, оказывающих влияние на всю страну.

Скажем, в Австралии приобретала популярность песенка о неразделенной любви («Я хотела б, чтоб кто-нибудь меня полюбил») или песенка о суровом отце, запретившем встречи с любимым («Остались мне одни воспоминания»), и тотчас же на меня обрушивался поток писем, в которых речь шла именно о подобных вещах. И так до тех пор, пока эти песни не вытеснялись новыми.

Такой же поток писем вызывали и кинофильмы о проблемах молодежи, демонстрировавшиеся по всей Австралии.

Колин Стрит не стремился к новым открытиям в мире, который он однажды уже подверг исследованию; этого человека вполне устраивала тихая гавань, обретенная ценой прежних усилий.

— Существуют явления, которых мы не можем понять, — заключил он, вставая с кресла, и добавил: — А теперь пойдемте, я покажу вам свою коллекцию столового серебра.

Мы прошли в ту комнату, где шпалерами стояли буфеты, и тут он, как истинный знаток, стал говорить о своем увлечении.

— Почему вы питаете такую слабость к судкам? — спросил я.

— Потому, что из всего, что когда-либо украшало обеденный стол, они наиболее интересны и наиболее полезны. К тому же, они красивы. Очень жаль, что время их проходит. Вместе с ними уходит и изящная, красивая жизнь. Теперь соль у нас подается в солонках, перец в дешевых перечницах, горчицу мы покупаем в готовом виде — отвратительно!

Провожая меня к выходу, Колин Стрит сказал:

— Пожалуй, вы стоите больше, чем три фунта десять шиллингов в неделю. Потребуйте-ка семь фунтов…

На следующее утро я отправился к редактору Эдварду Рэмкину и получил свои семь фунтов; впрочем, он долго колебался, прежде чем согласиться на это.

— И все-таки я сомневаюсь, стоят ли ваши статьи таких денег, — угрюмо заметил он. — Я плачу деньги в зависимости от того, какую ценность статьи представляют для моего журнала; и тут мнение автора ни при чем. Я не допущу, чтобы мне навязывали свое мнение и диктовали, что ценно и что нет. Говорю это вам, чтоб вы не вздумали снова обращаться ко мне с просьбами о прибавке. Будь вы столь же благоразумны, как Колин Стрит, я был бы спокойнее за ваше будущее в моем журнале.

Слушая его, я испытывал странное чувство нереальности. Эдвард Рэмкин, Колин Стрит, я сам… Все мы были только марионетками, хотя и воображали себя независимыми, свободными людьми.

Мы все притворялись, все видели друг в друге врага, все были жертвами истории, которой сами же помогали повторяться. Освободиться, стать настоящими людьми мы могли, лишь избавившись от чего-то, что унижало каждого из нас.

И мне вдруг представилось, как я ползаю на коленях, бок о бок с другими, себе подобными, — ползаю, собирая монеты в комнате, за дверью которой слышится детский плач…

Любой ценой я должен вырваться из этой мрачной комнаты. Прочь отсюда, прочь!

Примечания

1

Первая часть этой трилогии

2

Скваттер (англ.) — крупный землевладелец. (Прим. перев.)

3

Перевод стихов в этой повести И. Гуровой.

4

«Джонами» в Австралии называют полицейских. (Прим.