Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл

— Значит, по вашему мнению, мой долг — жить в бедности, чтобы другие могли жить в роскоши? — спросил я. — Вы, следовательно, считаете, что жизненных благ не может хватить на всех?

— Дело не в этом, — терпеливо стал объяснять мой собеседник. Разумеется, их хватит на всех, если каждый будет довольствоваться тем, чего он заслуживает. Вы не достойны того, чего достоин я. Моя служанка, например, может жить впятером в одной комнате. И быть при этом вполне счастливой. Ее нервы отличаются от моих. Должен ли я стремиться избавить ее от существования, которое соответствует ее вкусу и потребностям и удовлетворяет ее, для того, чтобы, подобно мне, она жила в роскоши? Какой вздор! Да это было бы для нее величайшим несчастьем!

— У меня два «роллс-ройса», — продолжал он, устраиваясь поудобнее в кресле. — У меня никогда не возникает желания ездить одновременно в двух машинах, но мне нужны именно две — на случай, если с одной произойдет поломка. Раз для моего спокойствия и счастья, а также успешных занятий своим делом мне нужны два «роллс-ройса», значит, я должен их иметь. А моя служанка должна иметь на семью в пять человек одну комнату. Благодаря этому она лучше выполняет свои обязанности. Мадам Мельба не могла бы жить так, как моя служанка. Она попросту была бы не в состоянии петь. Ей нужна роскошь. Следовательно, наш долг — предоставить ей эту роскошь, хотя бы ради удовольствия слушать ее пение.

— Значит, по-вашему, мне роскошь не нужна?

— Безусловно, нет. Вы одеты опрятно, но костюм на вас дешевый. По одежде можно судить о вашем вкусе. Вы не умираете с голоду. Жить в доме вроде этого было бы для вас поистине несчастьем. Если употребить избитое и весьма туманное выражение, которое я прочел в одной из ваших статей, вы видите счастье в борьбе за лучшее будущее. Вы находите удовольствие в сочувствии беднякам. Если бы вы жили в условиях, подобных моим, вы не могли бы сочувствовать беднякам: это было бы неуместно. Только живя в бедности, вы способны будете создать нечто достойное. Вы должны лелеять свою бедность, ибо ваш талант порожден ею.

Когда вы в первый раз упомянули о своем жалованье, вы сделали это неловко, точно разговор о деньгах кажется вам чем-то недостойным. Вы почти извинялись, когда говорили, что получаете слишком мало: тогда как в глубине души вы считаете большим счастьем то, что вам вообще что-то платят.

Нет, нет, для человека с таким характером, как ваш, вы получаете предостаточно. Работа ваша не имеет к этому ровным счетом никакого отношения. Дело отнюдь не в ее подлинной ценности, а в уменье убедить других в том, что она важна и необходима. Вся суть в умении смиренно довольствоваться жизнью в тех условиях, которые предоставило вам общество. Поднять вас до моего уровня жизни — если бы это даже было возможно, значило бы оказать вам дурную услугу. Вы были бы несчастны. Вы тратили бы свои деньги на ненужные вещи. Исчезла бы основная причина, побуждающая вас писать. Скудное существование вам просто необходимо — это стимул, в котором вы нуждаетесь. Талант художника расцветает в бедности: деньги и комфорт для него губительны.

Я улыбнулся ему.

— Вот это мне нравится, — сказал он. — За долгие годы у вас выработалась защитная реакция, которая вызывает у меня интерес. Сожалею, что не могу пригласить вас остаться пообедать. Я — диабетик и сижу на специальной диете. Да и вообще предпочитаю есть в одиночестве.

Я сделал движение, намереваясь встать.

— О нет, не уходите! — Он остановил меня, подняв огромную бледную руку с длинными пальцами. — Мы выпьем по рюмке мадеры. Ваше общество доставляет мне удовольствие.

Он достал из шкафа бутылку вина, наполнил две рюмки и одну из них протянул мне. Потом закурил вторую сигарету.

— Это сигареты особого сорта. Вероятно, вы с большим удовольствием будете курить свои.

— Их делают специально для вас? — спросил я.

— Да. На них моя монограмма.

Большими шагами он стал мерить комнату.

— Не думайте, — продолжал он, — будто мне неизвестно, что такое голод. Известно! Мой отец был поляк; он бежал из Польши, перешел границу под выстрелами. Мне тогда было двенадцать лет. Сначала мы жили в Англии, а когда мне исполнилось восемнадцать, переселились в Австралию.

Здесь отец разбогател на торговле готовым платьем. Я был младшим сыном, и мне единственному удалось извлечь какую-то пользу из отцовского состояния. Он смог дать мне университетское образование. Братьям повезло меньше. Я вернулся в Англию и открыл врачебный кабинет на Харли-стрит. Первое время пока я не завоевал прочного положения — я мог позволить себе тратить только шесть пенсов на завтрак и шесть пенсов на обед. Так что я знаю, что значит жить впроголодь. Я знаю, что значит сидеть без денег. И именно поэтому умею их ценить.

Он перестал шагать по комнате, выглянул в окно, потом снова повернулся ко мне.

— Я многого добился, — сказал он. — Перед тем как я покинул Англию, у меня было двадцать слуг, дом на Харли-стрит и загородный особняк.

Недавно я получил письмо от моего лондонского агента с предложением продать эти два дома за пятнадцать тысяч фунтов каждый. Я принял предложение; но сегодня утром узнал, что фунту угрожает девальвация. Я немедленно телеграфировал, чтобы продажа была приостановлена. Зачем мне эти тридцать тысяч, если фунт обесценится!

— Но ведь девальвация коснется всех без исключения, — возразил я. — Вы все равно останетесь богатым человеком.

— Вы — полный профан в денежных делах, — резко сказал Колин Стрит.

Он на мгновение задумался, глядя в пол. Потом прошептал:

— Деньги… — Повернув голову, он посмотрел мне в глаза. — Интересно, что стали бы с ними делать вы?

— Я знаю одного человека, — продолжал он с живостью, расхаживая по комнате, — меня уговорили лечить его даром. Он долго был без работы и устроился наконец на службу с жалованьем в двенадцать фунтов в неделю. И вы знаете, что сделал этот человек? Еще не начав работать, он купил радиоприемник за двадцать семь фунтов десять шиллингов.

— У вас есть радиоприемник, — заметил я. — Почему бы и другому не иметь его?

— То есть как это? — удивленно воскликнул он. — Даже я хорошенько подумал бы, прежде чем заплатить двадцать семь фунтов десять шиллингов за радиоприемник.

— Уж не хотите ли вы сказать, что согласны отказывать себе в желаниях. Ну скажите, положа руку на сердце, — вы ведь покупаете все, что вам захочется?

— Ничего подобного.

— В таком случае, вы просто копите деньги, как обыкновенный скряга.

Он начал оправдываться:

— Должен же я