Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

12. Заключение. Наследие Бисмарка: кровь и ирония

Кровь и железо:

Великие проблемы нашего времени решаются не речами и резолюциями большинства – это были колоссальные ошибки 1848 и 1849 годов – а кровью и железом.

Отто фон Бисмарк, 30 сентября 1862 года

Ирония, сущ.:

2. (Фиг.) Характер состояния дел или развития событий, обратный тому, который ожидался или мог ожидаться; прямо противоположный исход событий, словно в насмешку над обещаниями и сообразностью вещей.

«Оксфордский словарь английского языка»

Многие современники Бисмарка верили: в его власти – и способности ее удерживать – есть нечто нечеловеческое. А что именно? Даже ярый католик Виндтхорст не считал, что Бисмарк на самом деле был le diable, как он однажды назвал его. Величайший немецкий парламентарий девятнадцатого столетия и, возможно, самый умный, Виндтхорст все же уловил в Бисмарке неземное свойство, возможно, именно то, которое Эрнст Ренч [115] и Фрейд назовут das Unheimliche(жутью непознанного). Одо Рассел и Роберт Мориер нарекли Бисмарка Zornesbock(буйным козлом)1. Они использовали слово Bockне потому ли, что оно означает одну из многочисленных ипостасей дьявола?

Личность Бисмарка настолько многообразна и противоречива, что она может вызывать и положительные и отрицательные эмоции или те и другие одновременно. Хильдегард Шпитцемберг, близко знавшая Бисмарка более тридцати лет, всегда поражалась контрастам в своем друге. 4 января 1888 года она писала в дневнике: «От противоречивой натуры этого великого человека исходит обаяние такой силы, что я каждый раз очаровываюсь при встрече с ним»2. И Штош, и баронесса Шпитцемберг использовали такие эпитеты, как «очарование» и «волшебство», при описании его магнетизма. И в частных разговорах, и в публичных выступлениях Бисмарк воздействовал на людей своим особым шармом, отличавшимся, как мы уже видели, от харизмы по Веберу, но завораживавшим не меньше. Дизраэли отметил в дневнике: «Обо всем он судит нестандартно, оригинально, без напряжения и попыток покрасоваться парадоксами. Он говорит с такой же легкостью, с какой пишет Монтень»3. Людвиг Бамбергер так описывал пугающий и в то же время привлекательный облик Бисмарка:

...

«За густой завесой усов видна только часть лица. В его словоохотливости слышна некая мягкость, на полных губах постоянно присутствует легкая улыбка, но за этой внешней доброжелательностью чувствуются властность и сила, присущие хищному зверю. Этот симпатичный улыбающийся рот может внезапно раскрыться и поглотить собеседника. У него выступающий подбородок, эдакая перевернутая чаша, обращенная выпуклой стороной наружу. Взгляд дружелюбно-недоверчивый, лучезарно-испытующий или слепяще-холодный, решительно настроенный на то, чтобы не дать вам возможности догадаться о том, какие мысли и чувства испытывает этот человек, пока он сам не сочтет нужным поделиться ими»4.

Иногда Бисмарк раскрывал то, что таилось за этим слепяще-холодным взглядом. В октябре 1862 года он похвалялся Курту Шлёцеру тем, как ему удалось переиграть всех политических актеров в конфликте вокруг армии5. А еще в студенческие годы Бисмарк объяснял приятелю: «Я намерен возглавлять моих товарищей здесь и возглавлять их в загробной жизни… Думаю, что только таким путем можно добиться превосходства»6. И Шлёцер, и Мотли были уверены, что перед ними непритворный Бисмарк. Мотли встроил этот эпизод в свою повесть, которую написал, когда вернулся в тридцатых годах в Бостон – задолго до того, как его друг стал «великим и историческим». Циничное признание в хитроумии поразило скептика Шлёцера в октябре 1862 года. Он начал относиться к Бисмарку как к злому гению, за позами и жестами которого скрывается ледяное презрение к окружающим его людям и упорное желание методично держать их под своим контролем и управлять ими. Его приятная разговорчивость состояла из правдивых высказываний, полуправды и откровенных мистификаций. Необычайная способность предвидеть поведение и реакцию групп и готовность применить жесткие меры подчинения их своей воле позволяли ему удовлетворять аппетиты того, что я называю «суверенной самостью».

Другой прозорливый современник Бисмарка разглядел в его внешней харизматичности и красноречии вольное обращение с принципами. Клемент Теодор Пертес советовал Роону в апреле 1864 года остерегаться человека, «холодно расчетливого, коварного и неразборчивого в средствах»7. «Холодность», «коварство», «неразборчивость в средствах» – все эти качества создают образ «дьявола» или, если воспользоваться выражением королевы Виктории, «нечисти»8.

Он третировал даже своих немногих друзей. Когда друг детства Мориц фон Бланкенбург отказался принять министерство, Бисмарк угрожал «самым несносным образом» перевести его в Штеттин9. Перед Гансом фон Клейстом он размахивал ножом, а в другом случае пригрозил арестовать, если тот не раскроет источник разглашения меморандума. В 1874 году Бисмарк выгнал из Верховного суда своего бывшего наставника Людвига фон Герлаха. В его безудержном стремлении к господству не оставалось места для угрызений совести или чувств сострадания. В мартовской дневниковой записи 1890 года генерал Альфред, граф фон Вальдерзе выразил мнение, с которым согласились бы многие из современников Бисмарка: «У него скверный характер; он без колебаний пренебрегал друзьями, даже теми, кто ему помогал»10.

Современники по-разному оценивали роль Бисмарка в трансформировании Пруссии и Германии. С кем из исторических личностей его можно было сравнить? Безусловно, он был могущественным придворным, вроде Ришелье, и его называли major domus. Мне не удалось найти адекватное понимание этого незаурядного человека, и оно, наверное, невозможно. И друзья и враги называли его диктатором – очень странное определение главы исполнительной власти в монархии. Дизраэли написал в 1878 году: «Он здесь настоящий деспот, все пруссаки, сверху донизу, и весь постоянный дипломатический корпус трепещут, когда он хмурится, и старательно ловят его улыбку»11. Генерал фон Швейниц, один из друзей Бисмарка, заметил в 1886 году: «Диктатура Бисмарка, оказавшая в целом просветительское и позитивное влияние на массы, принизила роль высшего официального истеблишмента. Она создала пространство для очень сильной вторичной тирании»12.