Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– И ружья туда же! – послышалось в толпе.

«Пусть богачи повоюют!» Полицейские взялись за оружие, пытаясь сдержать лавину горожан, рвущихся на мол. «И попы!» «Пусть плывут проповедовать маврам!» «Пусть богачи идут на убой!» «Или все, или никто!»

Крики и угрозы звучали все громче, и полицейские начали стрелять в воздух, чтобы оттеснить толпу, а офицеры тем временем ускорили посадку, подняли трап, и «Каталунья», нагруженная резервистами, отчалила. Родные еще прощались с солдатами, когда одни полицейские стали стрелять в воздух чаще, чтобы разогнать толпу, а другие задерживали наиболее активных. Женщины с детьми отступили при первых выстрелах, и Эмма вместе с ними, пока не нашла Хосефу и не вручила ей девочку. «Присмотри за ней!» – попросила и, взбешенная, вернулась на мол бегом, будто полицейские, активисты и даже военные ее там ожидали. Пробившись в первый ряд, где женщины, выступившие на защиту своих мужей, по-прежнему составляли острие копья, Эмма пинала ногами и плевала в полицейских, стоявших в оцеплении. Двое набросились на нее: шутка ли – задержать саму «товарища учительницу». Ее знали, она добилась того, что значилась во всех списках подрывных и революционных элементов, какими располагали власти. Эмма оказалась в ловушке. Хотела убежать, но ее схватили, не успела она сделать и трех шагов. Она вырывалась, оглядываясь, не придет ли помощь. Чья-то сильная рука обхватила ее за талию, лишив возможности сопротивляться. Другой полицейский стиснул ей грудь обеими руками, одну ладонь положив прямо на сосок. «Подонки!» – закричала она. Ее, покоренную, полицейские тащили к молу, где еще стояли представители властей и набожные дамы, за чьи наряды и украшения шли на смерть каталонские резервисты.

Вдруг полицейские остановились.

– Отпустите ее!

Голос, который она услышала, придал ей сил, вроде бы совсем ее покинувших. Эмма забилась в руках агентов. Еще голоса, узнаваемые среди выстрелов в воздух и гомона толпы. Это ее «молодые варвары»! Пятеро, может быть больше, под командованием Висенса. Они окружили Эмму и полицейских, те звали на помощь своих, но первыми набежали радикалы, и даже не потребовалось применять силу, чтобы освободить ее: двое агентов попятились, отступили к молу, поднимая руки к плечам и показывая ладони.

– Вечно ты во что-то вляпаешься, – рассмеялся Висенс, отходя подальше вместе с Эммой и товарищами.

В тот же самый день, 18 июля, когда жители Барселоны восстали против отправки войск, испанцы понесли в Рифе первые значительные потери. В результате неожиданного нападения кабилов погибло более трехсот человек. Новость пришла по телеграфу на следующий день, хотя списки погибших не оглашались: матери, жены и дети резервистов должны были терпеть свою собственную крестную муку – тревожное ожидание дальнейших вестей.

Эмма воочию наблюдала такие страдания. Она укрылась в доме Висенса, в фабричном районе Сан-Марти-де-Провенсалс, каталонском Манчестере. В этом квартале, как и во многих соседних, дома находились в промышленной зоне, то есть большую часть территории занимала фабрика или мастерская, а в промежутках хаотично располагались жилища рабочих. Дом Висенса примыкал к кузнице гигантских размеров, и не только пол и стены содрогались при каждом ударе парового молота, но и жар от вечно пылающего горна делал вовсе невыносимой и без того удручающую июльскую жару. Там, в типичной квартире, построенной для рабочих – темные комнатушки с окнами во внутренний двор, без кухни, с общими туалетами, – ютились родители Висенса, он сам и его сестра Эльвира с маленьким ребенком, мужа которой призвали как резервиста. Эльвира плакала не переставая и стала рыдать еще громче, когда поступили сообщения о первых понесенных потерях. По настоянию Висенса, с которым согласились другие республиканские лидеры, было решено, что Эмма какое-то время должна скрываться в квартале Сан-Марти, поскольку полиция не замедлит начать аресты. «О кухне не беспокойся, – заверили ее лидеры, – ты куда нужнее на улицах». Поскольку правительство никак не отреагировало на требование рабочих прекратить войну, уже открыто говорили о всеобщей забастовке в масштабах всей страны, под руководством социалистов. В Мадриде на Южном вокзале посадка резервистов на поезд закончилась ожесточенной схваткой: женщины ложились на рельсы, вагоны опрокидывались, а сторонники Пабло Иглесиаса[21] бились с полицейскими. Таким образом, о Хулии пеклась Хосефа, а об Эмме – «молодые варвары», не отходившие от нее ни на шаг, следившие, чтобы ей не причинили вреда и не арестовали во время манифестаций, которые следовали в Барселоне одна за другой, пока шла подготовка ко всеобщей забастовке. Леррус все еще оставался за границей, но лидеры республиканцев поддерживали забастовку, пусть и ведя двойную игру и скрывая от правительства свою причастность к волнениям в графском городе: посылали активистов, даже продавали пистолеты в рассрочку прямо в Народном доме. Но мятеж поднимали все те же самые люди: Эмма, ее «варвары», анархисты, которые, не имея собственной организации, примкнули к республиканцам. Вечер за вечером толпа собиралась на площади Университета, где их ждали полицейские из специального подразделения, которые стреляли в воздух и пытались кого-то задержать.

Положение в городе осложнилось. Пресса подвергалась цензуре, чтобы люди не знали, что происходит в других регионах Испании, особенно в Мадриде, но это никак не повлияло на жителей Барселоны, всегда готовых бороться за свои права.

Через неделю поступило известие, что кабилы Рифа после недели боев прорвали испанские линии снабжения. Власти не огласили точное число потерь среди испанцев, но добились лишь того, что слухи, их многократно преувеличивающие, стали распространяться по тавернам и дружеским кружкам. Резервисты, едва ли хоть трижды стрелявшие из ружья за время своей действительной службы несколько лет тому назад, высаживались на берег, и без отдыха, без какой-либо подготовки их бросали в бой с берберами, понаторевшими в партизанской войне, яростно сражающимися за свою землю и свой народ.

Новости, проникавшие в город, а еще несгибаемая позиция властей, которые, дабы обуздать волнения, призвали еще семьсот хорошо вооруженных жандармов вместе с конным отрядом, только распалили барселонских рабочих. Их товарищей убивают, как собак, на