Преступники. Факел сатаны - Анатолий Алексеевич Безуглов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бюро обкома, рассмотревшее многочисленные заявления Аркадия, признало их клеветническими измышлениями, но все же приняло решение: строго указать Лобову на недопустимость работы над репертуаром в неофициальной обстановке. А так как на этом же заседании было доложено, что Аркадий Довгаль занимается киношабашкой, а договор с колхозом явно незаконный и направлен на хищение колхозной собственности, бюро предложило прокурору области расследовать эти факты и доложить. Буквально через день тот доложил: дело возбуждено, установлено, что Довгаль виноват в покушении на хищение социалистической собственности в крупных размерах, а потому взят под стражу. Через месяц облсуд дал ему 8 лет лишения свободы. Жалобы в Верхсуд не помогли. Он отбывал наказание где–то за Воркутой… Мне жалко Аркадия, но, увы, чем я могла ему помочь? Разве что только молитвами. Обещанный «Оскар» остался во мраке прошлого. Уж теперь–то точно наша картина никогда не увидит экрана. Неужели кончилась его и моя кинокарьера?
При мысли «если Аркадий – отец будущего ребенка» меня бросает в дрожь – ведь все, что произошло на даче, прямо или косвенно связано со мной. Неужели я посадила за решетку Аркадия? Он же ни в чем не виноват, кроме того, что, полюбив меня, не смог зажечь эту любовь во мне… А потому годы жизни с ним – серые будни. Не то что Виль! Я и сейчас готова, сломя голову, бежать, ехать, ползти к нему. Я благодарна ему. Если Саз во сне, то Виль наяву разбудил во мне женщину, и подарил мне ночь, одну лишь ночь, но какую! То была ночь Любви, ночь Блаженства. Ночь Счастья! Мне хотелось эти ощущения прочувствовать еще и еще. Виль снился мне, я грезила им… Я ждала его, верила, что он придет. Но Виль не давал о себе знать. Мои письма ему возвращались. А в ноябре приехавшая за продуктами в Москву тетя Валя из Дома колхозника позвонила мне, чтобы передать забытый кем–то из киногруппы фотоаппарат. Я пригласила ее. За чашкой чая она рассказала мне многое о Виле.
После той скандальной истории Лобова вскоре отправили в Африку не то советником, не то даже послом. Вот почему мои письма возвращались. Я их храню. Иногда перечитываю. Сделала это и на Новый год.
В театре тоже не сладко. Главреж Гнедин, которого многие величают Гнидиным, одолел своими приставаниями. И хотя обострение отношений с ним чревато тяжкими последствиями, я ничего не могу поделать с собой. Предпочту всю оставшуюся жизнь быть одной, чем ложиться в постель с таким мерзким типом. По совету Ларисы я написала на Гнедина в партбюро театра. Он стал все отрицать, выдавая черное за белое и наоборот. Даже принес справку от врача, свидетельствующую о его импотенции. Весь театр ржет, а Гнедину хоть бы хны. Позавчера встретил меня и зло бросил – «Запомни: в театре работать не будешь».
Обжегшись на молоке, дуешь на воду…
Эта пословица не шла из головы капитана Жура за все время полета до Москвы. Он не мог забыть, каким конфузом окончилась операция по задержанию в Новобалтийском аэропорту матерого преступника по кличке Барон. Да и осечка с Бабухиным стояла в его пассиве. Не промахнуться бы и в Москве… Короче, состояние Виктора Павловича можно было определить одним словом – мандраж.
Однако волнение прошло, как только капитан встретился в линейном отделе внутренних дел аэропорта «Внуково» с майором Велиховым.
Звонок Гранской к генералу Кочергину и на этот раз сработал: майору было поручено во всем содействовать южноморскому коллеге. Обговорили ход операции.
– Я считаю, – сказал Петр Ильич, – вам лучше отправиться в город.
– А может, прошвырнуться по аэровокзалу и вокруг? Что, если Бабухин встретит Шелютто здесь?
– Вряд ли. Кто находится в розыске, обычно избегает вокзалов. Хуже будет, если вы засветитесь.
– Но я знаю в лицо и ее, и его, – привел последний довод капитан, чтобы остаться.
– Наши люди имеют их фотографии и на зрительную память не жалуются.
Жура провели черным ходом к ожидающей машине. Когда он уже подъезжал к Петровке, 38, Велихов сообщил ему по рации:
– Сестренка прибыла.
Так они условились называть секретаршу Бабухина.
Виктора Павловича встретили на проходной и провели прямо к Кочергину. Генерал сам следил за развитием событий. Жур знал Москву неплохо и представлял себе складывающуюся обстановку.
Вскоре поступило еще одно сообщение от майора: Шелютто с сумкой через плечо сразу проследовала на площадь перед аэровокзалом, никуда не позвонив. Села в первую попавшуюся машину частника, не торгуясь, и направилась в город.
– С деньгой, видать, бабенка, – прокомментировал Кочергин. – Нынче во «Внукове» с одного пассажира берут не меньше полсотни, а она наняла машину, значит…
– Для нее это семечки, – сказал капитан.
В следующий раз Велихов дал о себе знать с Комсомольского проспекта.
– Сестренка остановилась буквально на минуту возле телефона–автомата, куда–то позвонила и снова продолжила путь к центру.
По какому номеру звонила – оперативники, естественно, разглядеть не могли.
– Отметилась, значит, что прибыла, — сказал Кочергин.
– Это точно, – кивнул капитан.
Вообще–то он чувствовал себя в кабинете генерала неловко. Тому то и дело передавали сообщения по селектору. Особое уважение вызывал у Виктора Павловича белый телефонный аппарат с гербом. Правительственный. Но он молчал.
Жур завидовал нехорошей завистью своим московским коллегам. Разве может сравниться техническое оснащение южноморской милиции со столичной!
Тем временем Шелютто, проехав от Крымского моста по Садовому кольцу, проследовала через Брестскую улицу к Белорусскому вокзалу. Дальше ее везли по Ленинградскому проспекту.
– А ведь действительно, кажется, едет к двоюрному брату, – сказал Кочергин.
Занимаясь своими делами, однако, беспрестанно следил за бабухинским гонцом.
Наконец машина с Шелютто свернула на Фестивальную улицу. Здесь жил ее брат – преподаватель Военной Академии.
«А может, она приехала лишь навестить братца? – засосало под ложечкой у капитана. – И с шефом не встретится…»
– Сестренка расплатилась с шофером, вошла в подъезд, – сообщил майор Велихов. Генерал посмотрел на Виктора Павловича: мол, ваше решение.
В принципе руководство операцией лежало на Журе. Но в присутствии такого важного чина он командовать не решился и как бы предложил:
– Надо, видимо, выставить наблюдение за домом…
– «Третий», – приказал майору Кочергин, – оставьте людей, а сами
