"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Сын стоял сзади, но Вероника сначала увидела невестку и ахнула:

- Милая! Что вы, не надо..., - женщина бросилась поднимать девушку с колен. Зашуршал темно-красный шелк платья. Эми низко склонила изящную голову в дорожном капоре:

- Вероника-сан, нижайше прошу прощения..., - Пьетро оглянулся и заметил, что прохожие на Ганновер-сквер остановились. Зеваки с интересом рассматривали ступени особняка.

- Так положено, - упрямо сказала жена еще в кебе, - и никак иначе. Когда невестка приходит в дом свекрови, она ползет на коленях через порог и ждет разрешения подняться. А потом свекровь отдает ей лопатку для риса, и..., - Эми замолчала.

- И что? - поинтересовался Пьетро, выглядывая в окошечко. Они въезжали на Ганновер-сквер.

- И невестка после этого ухаживает за родителями мужа до самой их смерти, - обреченно закончила Эми: «Даже в таких семьях, как моя, - девушка покраснела, - это принято. Есть слуги, конечно, но все равно, невестка кланяется свекрови, и первой с ней не заговаривает, никогда».

Она была высокая, вровень Веронике, стройная. Женщина, все-таки подняв ее, обнимая девушку, всхлипнула:

- Что вы, что вы..., Я рада, так рада..., Проходите, пожалуйста, - спохватилась Вероника и подтолкнула невестку к двери.

Сын стоял на ступенях, и Вероника поняла:

- Седина у него. Мальчик мой, мой Пьетро, Господи, как мне Тебя благодарить..., - она раскрыла объятья. Пьетро сделал к ней шаг. Это была мама, такая же, как он ее помнил. У нее были мягкие, в пятнах от чернил руки, пахло от нее ландышевыми каплями. Мама гладила его по голове, а он все шептал: «Прости меня, прости, пожалуйста...»

- Завтрак, - спохватилась Вероника, - вы рано встали. А потом отдохнете.

Она прикоснулась к щеке сына. Пьетро вспомнил: «И сказал Израиль Иосифу, умру я теперь, увидев лицо твое, ибо ты еще жив». Пьетро поднес ее руку к губам: «Мы теперь дома, мамочка, и больше никогда тебя не оставим».

Вероника, с тех пор, как взяла под свое крыло Наримуне-сан, научилась готовить японские блюда. В Лондоне, было не достать ни соевого соуса, ни натто, ни приправы для риса, однако, как говорил юноша, соленый лосось получался почти японским по вкусу.

Невестка, было, хотела пойти на кухню. Вероника, приняв от нее деревянную лопатку, с поклоном отдав ее Эми, улыбнулась: «Это все потом. Ни о чем не беспокойся, милая». Девушка все-таки настояла на том, чтобы ей помочь. Вероника, занимаясь рыбой, вдруг спросила: «У вас так надо, свекрови кланяться?»

Эми-сан покраснела: «Всегда. Сначала мужу, потом сыну, - Вероника заметила, что девушка смутилась, - а потом свекрови. А если свекор жив, то ему перед мужем».

Женщина потянулась за серебряным кофейником: «А если дочь родится?»

- Она мне будет кланяться, - гордо сказала Эми. Девушка ахнула, выронив лопаточку на кухонный стол: «Вероника-сан, я не хотела...»

- Иди сюда, - попросила свекровь и поцеловала белый, высокий лоб:

- Я никому не скажу. Когда? - она вдохнула запах ириса: «Надо в деревню уехать. Пьетро в конце лета в университет отправится, а носить там лучше. Но сначала врача приглашу».

- В октябре, - шепнула Эми, - если все хорошо пойдет. Вероника-сан, я рада, так рада..., - она ушла, неся кофейник. Вероника, уверенно, подумала:

- Никак иначе быть не может. Что там Наримуне-сан говорил? Их роду семьсот лет, они титул от сегуна Минамото получили. Вот и славно, - она полюбовалась прямой, изящной спиной Эми и взяла фарфоровое блюдо с рыбой.

После завтрака Вероника отправила невестку наверх, в спальню. Сын сидел за столом, вертя в руках, пустую чашку. С тех пор, как племянник женился, и Полина стала жить в замке, Вероника сделала ремонт. Дом был обставлен в новом стиле. Вероника пригласила молодого декоратора, мистера Уильяма Морриса. Комнаты стали светлее, она заказала шпалеры с рисунками цветов и деревьев. Мебель поменяли на легкие вещи, орехового и палисандрового дерева. Стены затянули шелковыми, пастельными обоями.

- И в Мейденхеде надо обстановкой заняться, - Вероника улыбалась, - детскую в порядок привести..., Со времен Пьетро там детей не было. А теперь появятся.

- Сейчас, - велел себе Пьетро и вздохнул: «Мамочка..., Я хочу прощения попросить. Вы, хоть мне и не по крови родители, но я не должен был...». У него были такие же, как в детстве, серые, большие глаза. Вероника вспомнила, как Пьетро, малышом, засыпал, держась за ее руку. Мальчик зевал: «Я люблю тебя, мамочка...»

Зашуршал шелк. Мать присела на ручку кресла и прижала голову Пьетро к своему мягкому боку. Дома Вероника не носила корсетов, только артистические, длинные, свободные платья, их шила Сидония. Она говорила, а потом, поцеловала темный затылок: «Это ты меня прости, милый. Когда отец твой погиб, я сама не знала, что говорила, что писала тебе. Моя вина».

- Тетя Рэйчел, - потрясенно, подумал мужчина: «И папа..., Значит, он мне был отец. Аарон мой брат, Диана и Ева сестры...»

Вероника, будто услышав его, помолчала: «Не надо им об этом говорить, сыночек. Пусть все останется, как было. Кроме меня, нет никого, кто знает. Я боялась, - призналась женщина, - что ты в Святую Землю соберешься, когда это услышишь».

Пьетро коснулся губами ее руки и поднял глаза. Мать плакала. Он усадил ее в кресло, и встал на колени, уткнув голову в шелк ее платья. Вероника наклонилась, обнимая его. Пьетро тихо сказал: «Поэтому ты тетю Рэйчел праведницей называла, мамочка».

- Когда ты еще не родился, - Вероника посмотрела куда-то вдаль, - мы Рэйчел пообещали, что ты священником станешь. Видишь, как получилось, - она нежно взяла большие руки сына. Пьетро вспомнил: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Мама, мамочка моя...»

Он стоял, осторожно обнимая Веронику. Мать, стерев слезы со щек, рассмеялась:

- Все, все, милый. Теперь вы со мной, больше никуда не уедете. Когда кузина Марта вернется из Парижа, мы с тетей Сидонией большой прием устроим. А потом в Мейденхед отправимся. Но сначала я мистера Фарра вызову. Он принцессу Уэльскую лечит. Пусть он Эми осмотрит, - мать, лукаво, взглянула на Пьетро и решительно велела: «Иди, отдыхай, с женой. О багаже я позабочусь, когда его привезут».

- Все закончилось, - Пьетро, облегченно закрыл глаза, чувствуя прикосновение ее прохладных, знакомых пальцев: «Теперь не будет ничего, кроме счастья».

Комната в пансионе была обставлена хорошей мебелью красного дерева. В умывальной текла и горячая, и холодная вода. Окно выходило на Гоуэр-стрит. Британский музей был совсем неподалеку. Волк пожалел, что у него нет времени записаться в библиотеку. Он бы, с удовольствием, поработал в тишине читального зала, но к осени ему надо было приехать в Бельгию. Он рассчитывал в сентябре защитить диссертацию. Потом Макс хотел, по французским документам Вильнева, наняться забойщиком в «Угольную компанию де ла Марков».

Маркс почесал седоватую бороду: «Очень хорошо, что ты в Америке нашел надежных людей, Макс. Там тоже нужны ячейки Интернационала».

- Будут, товарищ Карл, - уверенно отозвался Волк. Они сидели в саду Маркса, на Мэйтленд-парк-роуд. Пышно цвела сирень, жужжали пчелы. Волк, довольно, подумал: «Осталось навестить кузину Мирьям, а потом Париж. Схожу в ту забегаловку, на рынке, поем лукового супа, сыров..., Кузину Юджинию увижу».

Волк предполагал, что в это раз у него может ничего не получиться. Кузина, как он думал, вряд ли еще отошла от своей жизни в России, и кроме, как на Анри, ни на кого, и смотреть не хотела.

- Если не сейчас, - присвистнул он, - так позже. Я никуда не тороплюсь. В Женеве, наверняка, будут какие-нибудь жены эмигрантов из России, юные нигилистки..., - Макс, отчего-то вспомнил пани Аполлонию: «Она, наверное, в Сибири сгинула. Брата ее повесили, той осенью, когда я из Литвы уехал. Я читал, в газетах».

Маркс рассказал ему, что Ярослав Домбровский в Париже. Волк занес это в свой блокнот. «Я его найду, товарищ Карл, - пообещал Волк, - он, думаю, сколотил ячейку из польских эмигрантов. Товарищ Ярослав отличный боец».