Критика цинического разума - Петер Слотердайк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, я проклинаю войну не из-за убитых и не из-за развалин. Мертвых заменят те, кто родится, и они заново отстроят разрушенное! Вырастают же на месте вырубленных деревьев другие, сменяется новым собранный урожай. Но есть одна тревожащая реальность, которую ничто не сможет изгладить из вечности времен: это – великая печаль. <…>
Пятнадцать миллионов мертвых не такая уж большая беда, и уж менее всего – для мертвых: ведь мертвые уже не испытывают никаких страданий… Вместо пятнадцати миллионов убитых на свет родятся пятнадцать миллионов детей, и все уравновесится. Но остались сотни миллионов скорбящих, сотни миллионов страдающих, для которых навсегда померкла всякая радость, – это что-то да значит! (Рише имеет в виду тех, кто остался жить.)
Цинизм проявляется здесь в форме траура; он выражает ужас мягкого человека-рационалиста, испытываемый при виде человеческого общества, которое оказалось неспособным понять, что война – это величайшая глупость. Рише объявляет, что для него унизительно принадлежать к столь примитивному роду человеческому. О homo sapiens, описанном в системе Линнея, больше не может быть и речи. Рише заменяет это определение новой антропологической дефиницией: homo stultus[363]. Ведь животные, по его мнению, значительно умнее. Обезьяна может научиться, подобно англичанам, играть в крикет; но человек все никак не поймет, «что мир предпочтительнее войны».
Движимый чувством горечи, старый человек разворачивает панораму человеческих глупостей: наказание себе подобных вырыванием языка, обряд обрезания, кастрация, обет безбрачия, культ властителей, раболепие, разделение общества на классы, наркотики, алкоголизм, курение табака, моды, ювелирные украшения, война и гонка вооружений, суеверия, бой быков, уничтожение целых видов животных, выведение лесов, протекционистские пошлины на товары, болезни, возникающие от легкомыслия, и т. п. При этом его работа не свободна от множества тривиальных рассуждений, выдержанных в набившем оскомину просветительском стиле XIX столетия, которые не без оснований резко критиковались оппонентами как «просветительские пошлости», не говоря уже об откровенных расистских глупостях, типа рассуждений об умственной неполноценности негров и культурной ничтожности желтой и краснокожей рас.
Поразительно видеть, как старый ученый вдруг переходит на язык античного кинизма, стоит только ему завести речь на тему, которая была пробным камнем в древних учениях мудрости, – об отношении мудреца к смерти. Подобно античным киникам и материалистам, Рише ратует за независимо-безразличное отношение к собственной смерти – в той же мере, в какой он признает глубокую скорбь по ушедшим из жизни любимым людям. Всякий культ мертвых он называет глупостью и суеверным отчуждением. Мертвое тело как «бренная гнилая оболочка» не заслуживает ровно никакого почтения. В классической манере – словно вдохновляясь киническими и стоическими источниками – Рише учит, что умирать надо гордо, с достоинством; он восхваляет смерть Сократа как достойный человека образец окончания жизни: по его мнению, это была веселая эвтаназия – в отличие от мучительной дистаназии, на которую обрекали умирающих врачи его времени.
Что же касается моего собственного трупа, то я торжественно объявляю, что его можно отправить на живодерню, сжечь в крематории, закопать в землю или использовать для анатомических исследований, – мне это совершенно безразлично, и я настоятельно прошу своих родных и близких не испытывать никаких переживаний по этому поводу.
Такой дух мышления, напоминающий античный, не может, однако, скрыть, что и произведение Рише неразрывно связано с современными сумерками «глупости». Ведь оно показывает строгую зависимость феномена глупости от процесса развития интеллекта; глупость – это упрямство противодействия, отказ принять его, воля-ничего-не-менять, которые развиваются параллельно с Просвещением…
Ведь там, где вообще не наличествует никакого разума, нельзя и быть неразумным! Но чем более человек наделен разумом, тем более он склонен утонуть в море глупостей!
В афоризмах почти забытого сегодня романиста и психоаналитика Эрнста Вайсса, написавшего книгу «О сладострастности глупости» (1938), можно услышать отклик на тезисы Рише, дополняющий и обогащающий их. Там, где Рише еще классически цитирует mundus vult decipi, Вайсс, перекликаясь с Ницше, говорит о «воле-к-ночи»[364] как об общей регрессивной тенденции («стремление погасить всякий свет, стремление улечься и забыться, стремление сделаться глупым»).
Это то, что должен принимать в расчет исследователь массовой психологии, если он желает вести речь о фашизме: «В глазах глупца Бог – глуп. Народ хочет глупого Бога. Бог, который разбирался бы в химии и в теории относительности, был бы ему не по сердцу. Лютер сказал: Deus stultissimus. Эти слова мог бы сказать Гитлер, если бы он знал латынь».
Экскурс 8. Актеры и характеры
Ведь это маскарад, а вовсе не реальность! Вы ведь не вылезаете из маскарадных костюмов!
Й. Рот. Бегство без конца. 1927
Вновь организующееся после войны пролетарско-революционное движение было обеспокоено ироническими метаморфозами буржуазии. В буржуазной культуре обрел законченность предсказанный Ницше вездесущий актерствующий тип, создающий ее атмосферу. И точно так же, как буржуазия во времена ее восходящего развития в борьбе против феодализма противопоставила аристократическим цинизмам свою мораль, требовавшую твердого и неизменного характера, выразители интересов революционного движения вновь воспроизвели антитезу твердого характера и актерства.
В своем эссе «Культурная позиция актера» (1919) Людвиг Рубинер, один из глашатаев экспрессионистского активизма, констатирует у актеров как профессиональной группы наличие буржуазного стремления к успеху и преуспеванию. Буржуазия перестала испытывать презрение к этому сословию. Но презрение к актерам вообще не исчезло: сегодня к актерам относятся с «инстинктивным пренебрежением» «борющиеся классы». По мнению Рубинера, за этим стоит нечто такое, что много
