Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Тревога прозвучала, когда мятежники достигли кухонь, но было уже поздно. Овладев теперь всеми острыми инструментами, которые только подвернулись под руку, гладиаторы использовали крышки от котлов, чтобы защититься от стрел, и стали уничтожать всех, кто еще остался жив. Включая Батиата. Он планировал уехать на отдых еще накануне, но остался, потому что нашел в своих регистрационных книгах какое-то расхождение. Мужчины держали его в плену, не позволяя убить, пока не освободили всех женщин. Под наблюдением Алусо рабыни разорвали своего мучителя на части. Фракийская жрица с удовольствием съела его сердце.

И к тому времени, как поднялось солнце, Спартак и его шестьдесят девять товарищей захватили Виллу Батиата. Оружие разобрали, во все телеги впрягли волов или мулов. Еду из кухонь и все запасное вооружение погрузили в повозки. Главные ворота распахнулись — и немногочисленный отряд смело шагнул в мир.

Спартак хорошо знал Кампанию, и его планы не ограничивались захватом Виллы Батиата. Вилла стояла у дороги из Капуи в Нолу, на расстоянии семи миль от города. Спартак направился в Нолу. Пройдя немного, они наткнулись на колонну повозок и атаковали ее. Просто они не хотели, чтобы кто-нибудь сообщил властям, куда они пошли. К удовольствию всех, повозки оказались нагруженными оружием и доспехами для другой школы гладиаторов.

Вскоре кавалькада покинула главную дорогу и двинулась по заброшенной тропе на запад, по направлению к Везувию.

Одетая в чешуйчатую куртку лучника, с фракийской саблей, Алусо приблизилась к Спартаку, который шагал во главе колонны. Она смыла с себя кровь Батиата, но продолжала облизывать губы, мурлыкая, словно кошка, каждый раз, когда вспоминала, как ела его сердце.

— Ты похожа на Минерву, — сказал Спартак, улыбаясь.

Он не нашел причины осуждать Алусо за ее поступок с Батиатом.

— Впервые за десять лет я стала сама собой.

Она покачала большой мешок, свисающий с ее талии. В нем находилась голова Батиата, которую она хотела обработать, чтобы превратить череп своего врага в кубок, как было в обычае ее племени.

— Если хочешь, ты будешь только моей женщиной.

— Хочу, если я смогу принимать участие в твоих военных советах.

Они говорили по-гречески, поскольку Алусо не знала латыни. Они общались с легкостью людей, которым доставляло удовольствие просто ощущать общую радость быть свободными, идти без цепей и без надсмотрщиков.

Везувий сильно отличался от других гор. Он стоял один среди множества холмов Кампании, недалеко от Кратерной бухты, поднимаясь на три тысячи футов террасами, аккуратно засаженными виноградниками, фруктовыми садами, овощами, пшеницей. Почва здесь была жирная и плодородная. Еще на семь тысяч футов выше возделанных склонов возвышалась изрезанная скала, поросшая редкими деревьями, которые с трудом протиснули свои корни в расщелины. Там уже людей не было.

Спартак знал каждый дюйм этой горы. Владения его отца располагались на ее западной стороне, и они со старшим братом много лет играли среди скал верхнего пика. Поэтому он вел свой обоз все выше, пока не достиг чашеобразной впадины, расположенной высоко среди скал на северной стороне. Края впадины были крутыми. Трудно спускать вниз телеги, зато на дне этой впадины росла сочная трава и нашлось достаточно места для людей и животных. Желтые пятна серы виднелись на откосе, и тянуло неприятным запахом. Но это только говорило о том, что на здешних травах никогда не пасли скот и пастухи никогда не приводили сюда свои стада. Болтали, будто в этом месте водятся призраки, о чем Спартак не счел нужным сообщать своим спутникам.

Несколько часов он был занят тем, что организовывал лагерь, строил укрытия из планок разобранных тюремных фургонов. Женщины стали готовить еду, мужчины выполняли разные поручения. Но когда солнце зашло за западный край круглой впадины, вождь восставших созвал всех.

— Крикс и Эномай, встаньте по обе стороны от меня, — приказал он, — а ты, Алусо, как наша жрица и моя женщина, сядь у моих ног. Остальные расположитесь лицом к нам.

Он подождал, пока люди выполнят распоряжение, а затем поднялся выше Крикса и Эномая, вскочив на камень.

— В настоящий момент мы свободны, но мы никогда не должны забывать, что по закону мы — рабы. Мы убили наших сторожей и нашего хозяина, и когда власти найдут нас, нас уничтожат. Никогда прежде мы не могли собраться, как люди, и обсудить наши цели, нашу судьбу, наше будущее.

Он глубоко вдохнул.

— Во-первых, я никого не держу против воли. Те, кто хочет искать свой путь, вольны уйти в любое время. Я не требую клятв и церемоний присяги на верность мне. Мы были заключенными, мы чувствовали на себе цепи, мы были лишены привилегий, которыми пользуются все свободные люди, и наших женщин принуждали заниматься проституцией. Поэтому я вас ничем не связываю. Вот это, — он показал рукой на лагерь, — временное укрытие. Рано или поздно мы будем вынуждены покинуть его. Нас видели. Уже заметили, как мы взбирались на гору, и весть о нашем поступке скоро будет следовать за нами по пятам.

Гладиатор, сидевший на корточках в переднем ряду, — Спартак не знал его имени — поднял руку, желая что-то сказать.

— Я понимаю, что нас будут преследовать и обнаружат, — сказал этот человек, хмурясь. — Не лучше ли разойтись сейчас? Если мы рассеемся, каждый в своем направлении, некоторым из нас, по крайней мере, удастся спастись. Если мы останемся вместе, нас вместе и поймают.

Спартак кивнул:

— В том, что ты сказал, есть доля истины. Однако я этого не поддерживаю. Почему? Главным образом потому, что у нас нет денег, нет одежды, кроме той, что выделил нам Батиат, — а эта одежда сразу нас выдаст. У нас нет больше ничего, что бы нам помогло, кроме оружия, которое окажется опасным, если мы разойдемся. У Батиата не было наличных денег, ни одного сестерция. Но деньги жизненно необходимы. И я думаю, нам нужно оставаться вместе, пока мы не найдем их.

— И как мы можем это сделать? — спросил тот же гладиатор.

Улыбка Спартака стала печальной, но не утратила обаяния.

— Понятия не имею! — честно ответил он. — Если бы это был Рим, мы могли бы ограбить кого-нибудь. Но это Кампания, она полна осторожных крестьян, которые держат деньги в банке или закопанными там, где мы их никогда не найдем. — Он простер руки. — Я скажу вам, чего я хочу. Потом каждый сможет обдумать мои слова. Завтра в это же время мы соберемся и проголосуем.

Крикс и Эномай закивали. Заместители Спартака знали о его планах не больше, чем все остальные.

— Скажи нам, Спартак, — сказал Крикс.

Понемногу темнело, но казалось, Спартак, стоя на камне, концентрировал на себе последние лучи заходящего солнца. Да, он выглядел человеком, за которым стоит пойти. Решительный, уверенный, сильный, надежный.

— Вы все знаете имя Квинта Сертория, — начал он. — Мятежный римлянин, он выступил против системы, которая производит таких людей, как Батиат. Он обосновался в Испании и скоро пойдет на Рим, чтобы стать диктатором. Он считает, что Республика должна быть другой. Мы знаем это, потому что слышали, как люди об этом говорили, говорили всякий раз, когда нас посылали куда-нибудь сражаться. Мы узнали еще, что многие в Италии хотят, чтобы Квинт Серторий встал во главе Рима. Особенно самниты.

Он замолчал, облизал губы.

— Я знаю, что буду делать! Я собираюсь в Испанию, где присоединюсь к Квинту Серторию. Но если это вообще возможно, я привел бы к нему целую армию — армию, которая уже нанесла бы удары по Риму Суллы и его наследников. Я собираюсь набрать солдат среди самнитов, луканцев и других племен Италии, которые скорее хотят увидеть новый Рим, чем наблюдать, как их наследство превращается в ничто. Я буду искать и среди рабов Кампании. Я предложу им все гражданские права в Риме Квинта Сертория. У нас больше оружия, чем нам требуется, — если мы не завербуем дополнительных сторонников. И когда Рим пошлет против нас войска, мы победим их и заберем их оружие!

Спартак пожал плечами.

— Мне нечего терять, кроме собственной жизни, и я поклялся, что больше ни за что не вынесу такого существования, которое заставлял меня вести Батиат. Человек — и даже раб! — должен иметь право свободно общаться со своими товарищами. Он имеет право передвигаться в этом мире. Тюрьма — хуже, чем смерть. Я никогда не вернусь в тюрьму!

Он не выдержал и заплакал, а после нетерпеливо смахнул слезы.

— Я — человек, и обо мне узнают! Но все вы тоже должны сказать это! Если мы останемся вместе и сформируем ядро армии, тогда у нас будет шанс защитить себя и оставить заметный след. Если мы разойдемся, каждому из нас придется бегать, бегать, бегать — до конца дней своих. Зачем бегать, как загнанный олень, если мы можем идти, как люди? Почему не найти себе места в Риме Квинта Сертория, подготовив для него Италию? Почему не отправиться к Серторию, чтобы соединиться с ним, когда он пойдет на Рим? У Рима мало войск в Италии, мы это знаем. Кто из нас не слышал капуанцев, жалующихся, что их средства к существованию убывают, потому что солдатские лагеря пустуют? Кто остановит нас? Я был военным трибуном. Крикс, Эномай и многие из вас служили в легионах. Есть ли что-нибудь о формировании армии и управлении ею, что знают такие люди, как Лукулл или Помпей Магн, и чего не знаю я, или Крикс, или Эномай, или любой из вас? Армией управлять не трудно! Так почему бы нам не стать армией? Мы в состоянии побеждать! Никакие легионы ветеранов в Италии не остановят нас. Мы привлечем опытных солдат, самнитов и луканцев, которые боролись, чтобы освободиться от Рима. Мы сами будем обучать неопытных. Разве раб обязательно окажется неспособным к военной службе и не может стать храбрым солдатом? Армии рабов несколько раз приводили Рим на грань уничтожения и терпели поражение только потому, что их не возглавляли люди, которые знают, как сражается Рим. Их не вели римляне!