Геносказка - Константин Соловьев

«Грохота будет столько, что услышат во всем городе. — подумал Гензель со злорадством, которое, впрочем, быстро сменилось беспокойством. — Одна беда — эта туша может рухнуть прямиком на автоклав. И захлопнуть его вместе со мной. Что толку тогда от этой победы, если мы с Гретель все равно окажемся заперты? Я умру здесь от удушья, а она в своей клетке, от истощения. Незавидная судьба».

Это означало, что ему надо выбраться из автоклава до того, как сын Карла потеряет контроль над своим тучным телом. С учетом того, как немигающие глаза сына Карла уставились в пространство, в распоряжении у Гензеля оставалось не так уж много времени.

— …Ну и говорит хитрый крестьянин медведю — выбирай, что тебе достанется от синтезированного препарата: осадок или жидкость…

Сын Карла гулко сглотнул. Взгляд его, плавающий, расфокусированный, вдруг сосредоточился на Гензеле. Так, что тот тут же осекся.

— В-в-ввренье… — прогудел сын Карла. — С-с-ссладкое… Сс-с-схрняйте сс-с-с-спокойствие…

Он выглядел измотанным и слабым, как мышь, которую надолго заперли в лабораторной центрифуге, но он все еще был достаточно силен, чтобы оставаться серьезным противником. И достаточно проворен. Судя по всему, голод в конце концов взял верх над прочими чувствами. Сказки оказались недостаточно калорийной заменой варенью.

Гензель схватился за края автоклава, подтянулся и прыгнул, едва не вывернув рук из суставов. Звон металла за его спиной возвестил о том, что сын Карла, хоть и потерял немного в реакции, все еще обладает отменной силой. Автоклав упал набок, застонали гнущиеся трубы. Если бы удар пришелся в цель, отстраненно отметил Гензель, он сам мгновенно превратился бы в варенье. Которое, правда, пришлось бы отскребать от пола.

Гензель бросился бежать, перебираясь через россыпи хлама, скопившиеся в доме на крыше. Несколько раз он чуть не упал — ноги, надолго лишенные нормального кровоснабжения, были слабы и непослушны, к тому же от восьмидневного поста то и дело изнутри накатывала слабость. Такая, что перед глазами вдруг начинали вращаться звенящие звезды…

Гензель прыгнул в сторону, проскользнул под очередной трубой, перекатился. Где-то за спиной, тяжело дыша, грохотал ногами сын Карла. Все препятствия на своем пути он сносил, в стороны разлеталась искалеченная мебель, пустые баллоны, куски клеток. Это было похоже на бегство от обезумевшего паровоза. Или от сваезабойного механизма.

Гензель замешкался и едва успел пригнуться — над головой прогудел кулак, весивший в два раза больше, чем он сам. Сантиметром ниже — этот кулак снес бы ему голову прямо на ходу. Радоваться своему везению не было времени — Гензель отскочил в сторону и бросился бежать.

Сын Карла настигал его. Даже при том, что он едва держался на ногах, даже чрезмерно ослабев, он все еще был смертоносен. Его голод, должно быть, достиг небывалой силы, превратив все жирное колышущееся тело в придаток стонущего желудка. Гензель же был истощен и едва переставлял ноги.

— Ссп-покойствие! — ревел сын Карла, отшвыривая с пути препятствия. — Варенье!

Услышав в воздухе свист, Гензель вновь метнулся в сторону и попытался перекатиться. Это оказалось ошибкой. Он ударился бедром о торчащую из стены балку и кубарем покатился по полу, мгновенно потеряв дыхание. Удар был столь силен, что нога отнялась по самую пятку, точно ее хлестнули плетью из расплавленного металла. Гензелю захотелось взвыть от отчаяния.

Кажется, старый фокусник ошибся в последний раз.

Он попытался подняться на ноги, но едва удержался на коленях. Нечего и думать было продолжать бежать. Не протянуть и десяти секунд. Единственное, что смог Гензель, — перекатиться на спину. Так у него, по крайней мере, останется шанс еще раз вонзить зубы в податливую плоть сына Карла. Прежде чем превратиться в лужу цвета варенья.

Но сын Карла отчего-то не спешил, урча от удовольствия, стиснуть его и оторвать от пола. Не слышно было и грохота его шагов. Преследователь попросту пропал. Сын Карла явно был не из тех, кто отказывается от погони, тем более в такой момент. Ослепленный голодом, он не стал бы останавливаться, даже если бы бежать пришлось по полыхающим углям. Но что могло задержать его?

Заскрипев зубами, Гензель заставил тело оторваться от пола. Нога дьявольски болела, суставы трещали, как у столетнего старика, мышцы казались измочаленными канатами. Но он смог подняться на ноги — уже немалое достижение для старой акулы вроде него…

Бежать он больше не сможет, это совершенно ясно. Этот рывок и так выжал остатки его сил.

Но бежать больше и не придется. Это он понял сразу же, едва бросил взгляд на затихшего преследователя.

Сын Карла закончил свою погоню. Он стоял на четвереньках посреди разгромленного дома и дышал, тяжело и хрипло, как умирающая собака. Лицо его, прежде бледное, покрылось зеленоватыми пятнами, глаза налились кровью, из пухлогубого рта и носа стекала прозрачная слизь. Он был в сознании, но так слаб, что не мог сделать и шага. Потеряв способность двигаться, сын Карла потерял и всю свою грозность. Теперь он не был зловещим чудовищем, всего лишь бесформенной кучей жировой ткани, съежившейся и распространяющей вокруг себя вонь пота и паленого волоса. Глаза сделались тусклыми, как потертые металлические пуговицы, толстые пальцы бессмысленно скребли ногтями пол.

— Добегался? — Гензель тоже тяжело дышал, но он сохранил способность передвигаться на ногах и теперь воспользовался ею, сделав шаг навстречу неудавшемуся преследователю. — Видишь, к чему приводит любовь к сладкому?..

К сыну Карла он подошел опасливо, готовый в любой момент отскочить в сторону. Но эта предосторожность оказалась напрасной — у толстяка не осталось резервов. Единственное, что он мог, — хватать ртом воздух.

— Спокойствие, — неожиданно четко произнес он. — Дело обыденное.

— Обыденное, — согласился Гензель, не в силах сдержать акульей улыбки. — В этом я полностью с тобой согласен.

Сын Карла попытался схватить его, но его жирная рука лишь едва дернулась. Расплывшееся тело обмякало на глазах. Возможно, если оставить его здесь, через пару дней воздух в доме на крыше окончательно станет непригодным для дыхания. Огромная жировая масса начнет медленно разлагаться, расползаясь, темнея и превращаясь в одну огромную бурую лужу. Дом на крыше превратится в уединенный склеп.

Но Гензель не собирался оставлять сына Карла в столь беспомощном состоянии. У него были другие планы.

Гензель медленно, прихрамывая, подошел к поверженному толстяку. Достаточно близко, чтобы заглянуть в его тусклые глаза, в которых больше не оставалось ни жажды, ни предвкушения. И вообще ничего не оставалось, кроме смертельной усталости. А еще — достаточно близко, чтобы дотянуться до большой пусковой кнопки на груди.