Пыль Снов - Стивен Эриксон

— Есть травы…

— Но тогда они не будут привлекать взоры, верно? Нет, проклятые штучки — мое лучшее дипломатическое средство. Видишь расширенные зрачки и понимаешь: победа.

Служанка хлопотала над кальяном; она уже разожгла его, ароматный дым распространился по каюте. Она делает так для хозяйки уже четыре года. Каждый раз за этим следует долгий период интенсивных дискуссий с принцессой. Создаются планы, каждая деталь вбивается на положенное место при помощи ровного ка-кап-кап в медной чаше.

— Хетри смотрит на вас с великой завистью, Ваше Величество.

— Она идиотка, так что не удивлена. Что слышно от Цед матери?

— По-прежнему ничего. Пустоши кишат ужасными силами, и очевидно — Королева решила остаться там. Как и вы, она желает знать ответы.

— Тогда мы обе идиотки. Все происходит так далеко от границ Болкандо, что нам придется потрудиться, придумывая разумные обоснования нынешнего курса. Что же Колансе нам поставляло?

— Черный мед, твердые породы дерева, отличный лен, пергамент и бумагу…

— А в последние пять лет? — Глаза Фелаш блестели сквозь дымку.

— Ничего.

— Именно. Это же риторический вопрос. Контакты прекратились. И в любом случае мы не получали ничего жизненно необходимого. Касаемо Пустошей и ползущих по ним разношерстных армий… что же, они покинули наши пределы. Преследовать — навлекать на себя беды.

— Королева идет рядом с одной из армий, Ваше Величество. Нужно думать, она нечто обнаружила, получив неотложную причину оставаться в их компании.

— Они идут в Колансе.

— Правильно.

— И мы не знаем, почему.

Служанка промолчала.

Фелаш пустила к потолку струю дыма. — Еще раз расскажи о неупокоенных в Пустошах.

— О которых?

— Тех, что движутся пылью по ветру.

Служанка нахмурилась: — Вначале я думала, лишь они виновны в том, что мои усилия тонут в непроницаемом облаке. Их ведь целые тысячи, а вожак излучает такую ослепительную силу, что я не смею долго взирать на него. Но теперь… Ваше Высочество, появились другие. Точно не мертвецы. Тем не менее… Один от тьмы и холода. Другой от золотого огня в высоком небе. Рядом с ним крылатый узел горя, что тверже и злее ограненного алмаза. Другие таятся за волчьим воем…

— Волки? — вмешалась Фелаш. — Ты имела в виду Напасть?

— Нет и да, Ваше Высочество. Не смогу быть более ясной.

— Чудесно. Дальше.

— И еще некто, яростнее и необузданнее прочих. Таится в камне. Плывет в море, густом от жгучих змеиных соков. Испускает вой и растет в силе, и видеть это… Ваше Высочество, чем бы оно ни было, оно ужасно. Я не могу перенести…

— Схватка — она случится в Пустошах?

— Я думаю, что да.

— А мать знает, как считаешь?

Служанка помялась. — Ваше Высочество, не могу считать иначе: ее цеды совершенно слепы и не ведают об угрозе. Я могу смотреть издалека, лишь поэтому сумела увидеть хоть какие-то намеки.

— Тогда… она в опасности.

— Да. Я так думаю, Ваше Высочество.

— Ты должна найти способ пробиться к ней.

— Ваше Высочество, есть один путь… но весьма рискованный.

— Кому угрожает опасность?

— Всем на корабле.

Фелаш сунула в рот мундштук, выдула колечки, медленно расплывшиеся по каюте, словно звенья цепи. Глаза ее расширились.

Служанка просто кивнула: — Он близок, да. Мой разум произнес его имя.

— Не видим ли мы сейчас знамение?

— Ваше Высочество, сделка со Старшим Богом всегда опасна. Придется платить кровью.

— Чьей?

Служанка покачала головой.

Фелаш постучала янтарной трубочкой по зубам, размышляя. — И почему море объято такой жаждой?

«На этот вопрос невозможно найти ответ». — Ваше Высочество?

— Есть ли у проклятой твари имя? Ты его знаешь?

— Много имен, конечно же. Когда колонисты Первой Империи разместились здесь, они приносили жертвы соленым морям во имя Джистала. Тисте Эдур отворяют вены в больших боевых каноэ, кормя морскую пену, и эти багряные гребни зовут на своем языке Маэл. Жекки, живущие во льдах, называют темные воды подо льдами Терпеливой Госпожой Баруталан. Трясы говорят о Нерале-Глотателе.

— И так далее.

— И так далее, Ваше Высочество.

Фелаш вздохнула: — Призови его и увидим, чего будет стоить сделка.

— Как прикажете, Ваше Высочество.

На палубе Шерк Элалле выпрямила спину, ведь команда начала тревожно кричать. Она посмотрела на море. Это шквал. Похоже, грозный. Откуда он взялся, во имя Странникова сортира? — Красавчик!

Скорген Кабан вылез под ее очи. — Вижу, каптен!

— Разворачивай судно, Красавчик. Опасный шторм, лучше сойтись с ним пасть к пасти. — Мысль о буре, швыряющей «Вечную Благодарность» на заваленный лесом берег, совсем ее не радовала.

Черная и мохнатая как шерсть туча несется, кажется, прямиком на них.

— Нассать себе в сапог! Танец будет не очень приятный!

Глава 22

С избытком хватает древнего терпения там, в окаймляющей берега грязи. Всякому придется пересечь реки на высоте разлива. Яркие цветы плывут мимо, вниз, к змеиным мангровым зарослям у теплого моря. Но никто не скользит беззаботно в бурные воды, ловя дикую их красоту. Нет, мы тревожно толчемся на краю, судорожно поджидая неизбежного — внезапного рывка, свидания с грядущим. Разлившиеся реки грезят об алых переправах, и ящерицы будут сыты — как и всегда. Мы скопились на берегу хаотической толпой, прокладывающей путь по спинам любимых, отцов и матерей, мы — лижущие перья писцы со списками жизней: что за прочное положение, что за гонка желаний! Древнее терпение раздуло языки, имена записаны на ровных рядах зубов — мы вздымаемся, мы карабкаемся, вращая глазами, и взывает далекий берег, ребристое грядущее, что удерживало нас на месте в ожидании. А река разворачивается свитком, высоко поднимается в алчный сезон, и жирные ящерицы лениво лежат под полуденным солнцем. Узрите же меня в искорках этих глаз — ныне я жду вместе с ними, жду прихода дождя.

Она склонилась над безымянным мальчиком, там, на окраине Хрустального Города, поглядела в глаза, зная, что он тоже ее видит, и больше ничего не зная. На лице не было никакого выражения (о, что за ужас — взирать на человеческое лицо, лишившееся выражения, и гадать, кто спрятался внутри и почему больше не желает показываться!) Он тоже ее изучал — она это видела — и не отводил глаз, словно желая оставаться в компании даже в последний миг жизни. Она ни за что на свете не стала бы отворачиваться. Слишком скромный дар, но это всё, что есть. Возможно, для него это всё, что нужно.

Неужели так просто? Умирая, он превратил глаза в чистую слюду, на которой она может написать что захочет, всё и вся, ослабляющее страдания души? Ответ найдется, когда придет ее собственная смерть. Она знала, что так же останется тихой, бдительной, не открывая ничего. Глаза ее будут смотреть и наружу и внутрь, и внутри она отыщет личные истины. Истины, принадлежащие лишь ей. Кто захочет быть великодушным в последний миг? Она давно забыла, что значит облегчать боль ближнего. И в этом самый страшный страх Баделле: оказаться самолюбивой даже в акте умирания.

Она не заметила, когда жизнь покинула глаза мальчика. Каким-то образом, этот миг оказался самым личным из откровения. Понимание пришло медленно, неуверенно, заливая всё свинцом — она постепенно осознала, что в его глазах нет ни искорки света. Ушел. Он ушел. Солнце пробивается сквозь призмы хрустальных стен, превращая лицо в разноцветную маску.

Ему вряд ли было больше десяти лет. Он зашел так далеко, чтобы пасть на самом пороге спасения. Что мы, живые, знаем об истинной иронии? Его лицо было сухой кожей на угловатых костях. Огромные глаза принадлежали кому-то другому. Он потерял ресницы и брови.

Помнил ли он времена до похода? Тот, другой мир. Она сомневалась. Она старше, но помнит очень мало. Обрывочные образы, спутанные сны, груды невозможных вещей. Густые зеленые листья — сад? Амфоры с влажными боками, что-то восхитительное во рту. Язык без язв, губы без трещин, блеск улыбки — неужели это реально? Или это фантастические грезы, нападающие на нее днем и ночью?

«Я отрастила крылья. Я лечу через мир, через многие миры. Залетаю в рай и оставляю за собой запустение, ибо питаюсь тем, что вижу. Пожираю целиком. Я открывающая, я разрушающая. Где-то ждет большая гробница, конечный дом души. Я еще найду ее. Склеп, дворец — какая разница для мертвеца? Там я поселюсь навеки, объятая неутолимым голодом».

Ей снились дети. Увиденные с великой высоты. Она следила за походом десятков тысяч. У них были коровы, мулы и ослы. Многие ехали на лошадях. Они ослепительно блестели под солнцем, как будто несли на спинах сокровища всего мира. Дети, да, но не ее дети.