Тишина - Василий Проходцев

с любовью, и мягким движением руки, не приближаясь, отвела в сторону дуло пистолета. Гнев и тоска немедленно покинули душу Казимира, ему стало легко и тепло, и он, с благодарной молитвой, закрыл глаза.

После ранения и взятия в плен своего командира, оставшиеся защитники, не желая бессмысленно погибать под огнем пушек, сопротивлялись уже недолго. Гарнизон сдался окончательно, в плен было взято более двухсот человек.

Артемонов стоял возле носилок, на которых лежал раненный в ногу князь Борис. Неподалеку, накрытый ротным знаменем, лежал труп капитана Ивана Кларка, над которым, безуспешно подавляя рыдания, склонился Иван Джонс. Князь Шереметьев, несмотря на ранение и гибель сына, многих друзей и сослуживцев, был в эту минуту весел, да и Матвей не мог скрыть своего приподнятого настроения. Крепость была взята, увенчался успехом долгий тяжелый труд и многочисленные лишения, а еще – этот успех означал для обоих снятие царской опалы. В случае Шереметьева, речь шла о спасении чести большого и славного рода, и сама смерть Никифора, которой, конечно, долгие годы предстояло колоть холодным лезвием сердце его отца, приобретала смысл. Татар же, по общему мнению, бояться теперь не следовало: степняки были не сильны в осаде и штурме крепостей, а потому можно было не сомневаться, что вскоре они уйдут в поисках более легкой добычи, даже если и решаться перед этим попугать русских приступом.

– Матвей Сергеевич, неужели у татар такие доспехи хорошие появились? – прокричал с башни прапорщик Наумов.

С нехорошим предчувствием, Артемонов быстро поднялся по лестнице на стену, чтобы убедиться, что предчувствие это его не обмануло: на холме за рекой, поблескивающей на солнце серебристой извивающейся лентой, приближался к крепости многотысячный отряд литовцев.

Глава 5

Объединившиеся с татарами войска литовского гетмана не стали сразу идти на приступ, и началась вторая осада Шереметьина, в которой русские и поляки, как два фехтовальщика, поменялись местами, но продолжили поединок. Все участники этой осады, находившиеся внутри крепости, впоследствии с нежностью вспоминали ее первые дни. Военной угрозы от осаждавших почти не было, стороны лишь время от времени вяло обстреливали друг друга. Поляки разведывали местность, пытались выяснить силы осажденных, и готовили план штурма, русским же не было никакого резона тратить свои скудные запасы пороха и свинца до дня приступа. Стояла прекрасная теплая погода, свойственная тому времени, когда лето уступает постепенно свои права осени, и время это по-летнему теплое и по-осеннему красивое. Припасов съестного, а особенно выпивки, в крепости пока хватало, и ее защитники проводили время в почти полном безделье, особенно приятном после изматывающе тяжких месяцев осады и кошмара сражения. После того, как на православном погосте были погребены погибшие русские, а на католическом кладбище – павшие поляки, больше и поводов не оставалось для мрачных мыслей. Разве что казаки то и дело устраивали какое-нибудь буйство или кого-то грабили, но обстановка была такая умиротворяющая, что и низовые обходились без жестокостей. Артемонов много гулял по городу, а поскольку древнее гнездо князей Шереметьевых не отличалось большими размерами, то Матвей за несколько дней успел хорошо его изучить. Большой собор был, конечно, давно уже униатским, но все же от него по-прежнему веяло Древней Русью, и Артемонов, тайком зайдя в него, с радостью молился перед старинными православными иконами, каких мало сохранилось и в самом Московском Царстве, и рассматривал мастерски написанные фрески. Завидев попов или служек, Матвей тут же скрывался, поскольку никто из сослуживцев посещения им папежской церкви бы не оценил. По этой же причине он не рисковал заходить внутрь стоявшего рядом костела, и лишь любовался им снаружи. Артемонов часто задумывался, что ему больше нравится: строгая мощь собора или изящество костела, и приходил к тому выводу, что было бы здорово строить православные церкви не только по древнему и простому византийскому образцу, еще более упростившемуся в суровых северных краях, но и придать им немного латинского изящества, отчего едва ли случилась бы большая ересь или святотатство. Больше всего удивляло Матвея то, что многие московские церкви, как и польские костелы, строили, вроде бы, фрязины, но получалось совершенно по-разному. Видимо, фрязин фрязину рознь, да и вкусы их заказчиков отличались. Любил Артемонов заходить и на оба кладбища. Могилы на польском некрополе шли ровными рядами, и такими же рядами росли среди них высокие тополя и березы. На надгробных камнях красовались длинные надписи на польском и латыни, иногда попадались скульптуры плачущих ангелов или воинственных архангелов с мечами. Но все же здесь Матвей чувствовал себя неуютно, как будто чужим, и охотнее заходил на православное кладбище, с его деревянными крестами, тенистыми кустами орешника и боярышника, камнями и саркофагами с церковнославянской вязью. Каменных домов на главной улице, да и во всем местечке, оказалось не так много, как показалось непривычным к каменному строительству московитам поначалу, их было всего около полутора дюжин. Каждый, однако, был построен и украшен по-своему, и спутать между собой их было нельзя. На заднем дворе любого каменного дома располагался исполинских размеров дровяной сарай, основательно заполненный даже летом, поскольку протопить такие хоромы при местной погоде, немногим теплее московской, было совсем непросто. О том, что стояли эти дома отнюдь не в Италии, напоминали и их толстенные стены с небольшими окошками. Однако местные обыватели, вероятно, желая не отстать совсем уж от столичной роскоши, все же предпочитали селиться в них, а не в куда более удобных деревянных избах. Последних в городе тоже хватало, а точнее, за исключением главной улицы, весь город и состоял из них, да еще из украинских или белорусских хат с белеными стенами и четырехскатными крышами. От этой улицы, соединявшей площадь перед собором с площадью перед воротами, и находившейся на самой вершине холма, где стояла крепость, расходились в стороны то овраги, то немощеные улицы, размытые дождем, и также очень похожие на овраги. По этим маленьким улочкам и стояли деревенские дома и хаты, все с довольно большими земельными участками, отгороженными друг от друга частоколами и обильно застроенные всевозможными сараями, банями и прочими хозяйственными постройками, в основном весьма и весьма неказистыми. В общем, передвигаться по крепости можно было по главной улице да вдоль стен, а в остальных ее частях сам черт бы ногу сломал. Матвей был почти уверен, что по этим закоулкам и сараям прячется немало польских служивых, которых даже казаки не смогли выловить. Мещане были не только не воинственны, как показал штурм, но и расположены к русским. Многие из них и сами были русинами –