Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

В норку.

Тише, мыши, не шуршите...

— Шалва... я сейчас упаду, Шалва!..

Он оказался рядом быстрее, чем ты успела договорить.

— Господин облав-юнкер! Живо! — на улицу, подгоните нашу коляску! И еще...

Джандиери задумался; сдвинул брови.

— И еще: вы поедете с нами. Поможете мне...

— Так точно, господин полковник! Буду счастлив!

Швейцар уже распахивал перед Аньяничем двери холла, испуганно кланяясь.

— Домой? — спросил тебя Циклоп; и успел подхватить, не дать упасть, покатиться по ступеням. — К врачу?

— Домой не надо... к отцу Георгию. Едем к «стряпчему»!

— Что происходит, Рашель?!

Впервые он назвал тебя так за последние... нет.

Просто: впервые.

— Они выходят в Закон. Без нас.

Слава богу, Джандиери не стал спрашивать: кто «они»?

В коляске ты начала терять сознание.

Ах, как славно, как весело звучит: начала терять! вот: монетка еще не выпала из кошелька, но уже застряла в прорези, уже толкается ребром, просится наружу — выпаду! пустите! затеряюсь в пыли! Начало потери — есть ли в целом мире что-то забавнее тебя? Теряем сознание, деньги, время... невинность... родителей, наставников... учеников — они еще здесь, но уже потеряны, и проклятый Дух Закона шутит новые, небывалые шутки; тебе не дают даже как следует потерять их, Федьку с Акулькой, детей кус-крендельских, плоть от плоти души твоей, Княгиня бесталанная!.. даже за их спиной постоять, гордясь, провожая, обжигаясь слезой, текущей по щеке к уголку рта — и то не дают...

— Шалва...

— Что? тебе плохо?!

— Скорее, Шалва...

«На ты... на ты... — стучат колеса; колеса, колеса!.. поезд в ад. — Он впервые обратился к тебе на «ты», Дама Бубен! ах да, сегодня все — впервые...»

Скорее, Шалва... к отцу Георгию, к Гоше-Живчику, ибо даже Духу Закона не дозволено безнаказанно глумиться над Буквой! Слыхано ли? — оставить тебя здесь (Друц! где ты, ром?!), когда крестники проходят последнее испытание! Дело, о каком Червонные «стряпчие» могут лишь мечтать: уличить Закон в беззаконии... мечтать, грезить, вздыхать ночами...

Куда ты проваливаешься, Рашка? в какие тихие омуты, доверху набитые чертями?! — бесенятами твоей памяти, моей памяти, хитро подмигивающими из тинистых закутков! ну давай, давай я тебе чуть-чуть помогу — хотя, поверишь, мне сейчас не до тебя... не до себя... мне сейчас — не до...

— Бывает, — Фира-Кокотка раскинулась на канапе, этакой пресыщенной светской львицей, и стала полировать ноготки, — что жизненное повествование теряет сюжет.

— Сюжет? — спросила ты.

Ты всего третий день как вышла в Закон, и до сих пор не могла привыкнуть смотреть на Фиру, на свою крестную... со стороны, что ли?

Да, именно со стороны, а не поминутно косясь через левое плечо.

— Глупышка. Сюжет — это обоснованность поступков, это перемена «вчера» на «сегодня»; это ты сама, какой должна быть согласно замыслу. Чьему? неважно. Пусть об этом спорят до хрипоты бородатые и лысые умники в церквях, мечетях и синагогах. Но иногда, редко и оттого особенно мерзко, ты превращаешься в ходячую ерунду. Замысел? сюжет? о чем вы, господа?! Когда надо резать по живому — пьешь кофе; когда надо изрекать истины — киваешь, улыбаясь невпопад; когда по всем календарям мира выходит: «завтра» и только «завтра»! а у тебя, дурехи, добро бы «вчера» — у тебя прошлогодний снег, да еще и растаявший на ясном солнышке! Мой крестный, рабби Авраам бен-Исраэль из Вероны, любил шутить по субботам: Фирочка, яблочко мое, ты знаешь, что значит «магия»?

Фира-Кокотка замолчала, явно намекая, что тебе следует подыграть. Ты подыграла. Больше всего на свете ты любила вот такую болтовню ни о чем; ВРОДЕ БЫ ни о чем.

О своем крестном Эсфирь Гедальевна Перец, она же графиня Чечельницкая, она же Дама Бубен, маг в законе, рассказывала редко.

— И что такое «магия», Фира?

— Я не знаю. И ты не знаешь; хотя думаешь, будто знаешь. А Абраша-Веронец, написавший комментарий к «Сокровенной книге», говорил по субботам: магия — это «маг и Я».

— Кто — я?

— Я. Дух Закона, который всегда «он» и при этом немножко «ты».

— Я?

Фира долго смеялась.

— Вот так смеялся и Абраша-Веронец, — отдышавшись, заявила она. — Я задала ему тот же самый вопрос, и он смеялся. А потом перестал. Сказал, что когда Дух Закона решает поиграть с Буквой Закона в чет-нечет, вот тогда-то это проклятое «Я» начинает дышать нам в затылок! Мы чешем в затылке, а оно дышит, мы терзаемся догадками, а оно дышит, пропади оно пропадом!

— Фира... ты полагаешь это шуткой?

— Нет. Это Абраша так полагал. Или врал, будто полагает.

— А... кто он такой?

— Абраша-Веронец?

— Нет. Дух Закона.

Фира отбросила пилочку в угол. В свои сорок два, она была подлинной красавицей — во всяком случае, так казалось тебе-двадцатилетней. Ты бы дорого дала за Фирино умение держаться, вести себя, пользоваться косметикой и носить дорогие туалеты.

На самом деле ты уже дала.

Дорого.

Только еще не понимала, насколько это оказалось дорого на самом деле. Стать ПОЧТИ такой, как Фира-Кокотка, и понимать, видя чужие восторги, что пропасть этого «ПОЧТИ» непреодолима...

Больше всего на свете ты боялась однажды проснуться и почувствовать, что ненавидишь свою фею-крестную.

— Знаешь, детка... Никто ничего не знает о Духе Закона. Примерно так же, как мы все ничего не знаем о себе самих. Есть только легенды... сказки... глупости...

Ты ждала.

Дождалась.

— Абраша-Веронец, отшутившись по субботам, рассказывал мне по понедельникам: когда более трехсот лет тому назад Фердинанд Испанский и Изабелла-Гонительница издали декрет об изгнании авраамитов — многие бежали в Верхнюю Галилею, в древний Цфат. В том числе мистики, знатоки Имен... маги. Передававшие свои знания от отца к сыну, от сына к внуку. И одному из них сильно не повезло...

— Ему не дали убежать, Фирочка? Догнали? казнили?!

— Нет, ну какая же ты все-таки дурочка! При чем тут казнили?! Просто у него был сын, а у сына не было таланта. Или у отца не было таланта — великий мастер не всегда великий учитель. Короче, годы, потраченные на обучение сына, прошли впустую. Вот тогда маг возроптал и задумался: можно ли передать накопленные сокровища, если передающий не умеет учить, а получающий не умеет учиться?! Можно ли сделать так, чтобы про сына перестали говорить: «Это шакал, сын льва!» Можно ли донести воду в ладонях, если и пролив, то малую, плохо различимую толику? Или надо молча сидеть и ждать от Бога дулю?!