Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

Сломаешь?! Ха! У нее жизнь и без тебя переломана, некуда ломать дальше! А крестников потерять можешь; это — запросто! Да и Тамара, если Федька не очнется, руки на себя наложит... Княжьего гнева испугался, а, храбрый ром? труса празднуешь? кто на Циклопа с ножом кидался?!

То-то шутка будет, всем шуткам шутка: дочь жандармского полковника — ромский подкозырок!

— Разрешаю применять силу и эфирные воздействия: в теперешнем состоянии Тамара частично к ним восприимчива. Но только в КРАЙНЕМ случае и со всей аккуратностью. Иначе головой ответишь. Ты меня понял?

— Понял, ваша светлость...

Отыди, Сатана! Не искушай! Глядишь, и так обойдется: сыщут дорогу назад... А если — нет?! Что тогда?!! Простишь себе, что был в силах помочь — и остерегся?!

Отыди... ну пожалуйста!..

— Зачем?.. м-медлите, Ефрем... Иванович! Что в-вам... нужно?! Говорите! Душу... м-мою?! Жизнь?! Отдам! Т-только спасите... его!

Все, Валет.

Слово сказано.

А по Закону — должен быть ответ.

В черных, как смоль, очах княжны Тамары, отныне и навеки:

...ночь.

Беспросветная. И вот: один за другим, начинают теплиться робкие свечи звезд. Призрачный свет осеняет землю, лунные тени плывут туманом, творясь заново в самых причудливых очертаниях. Тени! — в вас легко заблудиться, сбиться с пути, превратиться в призрак, марево... Одна звезда, у самого горизонта, горит ярче других. Звезда? свеча? костер в ночи?

Знаете? — надо идти туда, к этому огню. Сквозь тени, морок, сквозь ночь.

Надо просто идти.

К огню.

Ты медленно распрямился. Встал в полный рост, навис над хрупкой девушкой, с отчаянием и надеждой глядевшей снизу вверх.

Отчаяние и надежда.

Страшная, безумная смесь; адское зелье.

Демон увидел Тамару.

Кто из вас искуситель? кто — искушаемый?! кто?! — эта мысль пришла из прошлого, из далекой кус-крендельской ночи, когда рябая Акулька, не раздумывая, протянула тебе свою худенькую ручонку:

— Дядь Друц! миленький! Не передумала! Ноги... ноги целовать...

— ...Душу, говоришь? — сказал; и не узнал собственного голоса. — Ну что ж, значит, так тому и быть. Давай душу, княжна. Только знай: вытащим Федьку, не вытащим — все едино. Пропадать нам лихим пропадом. Решай сейчас, чтоб после не каяться. Видела, небось, что нынче с подкозырками творят...

Эх, девки, девки! Тамара! Акулька! отдаетесь без колебаний! мне бы ваше сердце...

— Я решила, — и она протянула тебе руку.

Словно знала: так положено.

Я грустно улыбаюсь.

Это судьба.

И желтый, осенний свиток, испещренный вязью знаков, вспыхивает перед вами.

XI. РАШКА-КНЯГИНЯ или АБРАША-ВЕРОНЕЦ ЛЮБИЛ ШУТИТЬ ПО СУББОТАМ

При благоденствии праведников веселится город,

и при погибели нечестивых бывает торжество.

Ты готовила финт.

Безумный; безнадежный.

На который можно решиться, лишь открыв глаза, и вместо края постели вдруг увидев край обрыва. Нарушался Закон, если крестный не идет вослед крестнику, чтобы ждать и молчать; нарушался Закон, если учитель не сопутствует ученику, чтобы самим своим присутствием оказать честь прощания; рушились основы — и ты, на остаточке, на последыше, на «брудершафтной» Акулине, рванулась было в погоню... вот-вот ударишься всем телом о стену нарушения, проломишь, устремишься!..

А рыба-акулька возьми да и вывернись из рук.

Глупая ты, глупая Рашка... Ну скажи мне на милость: когда это жена не сопровождала мужа? в беде и радости? в здоровье и болезни? в Законе и беззаконии?

Оба они ушли: Федор и Акулина.

А ты осталась.

Иди плясать кадриль.

...лестница кошкой вертелась под ногами. Юлила, терлась ступенями; норовила встать дыбом, распушив хвост ковров.

Что делать?

Куда бежать?

...Сильная рука поддержала под локоть. Глаза, два черных колодца, сияющих неземным восторгом, придвинулись вплотную.

— Эльза Вильгельмовна! — спросил еле слышно Павел Аньянич, облав-юнкер со второго курса; «нюхач», подающий большие надежды. — Ведь это вы, Эльза Вильгельмовна? Это правда вы?!

Со стороны могло показаться: молоденький кавалер объясняется даме в любви страстной и прекрасной. Но тебе уже однажды объяснялись в похожей любви: в купе поезда «Севастополь — Харьков», между делом очищая апельсин.

К счастью, институток он успел отослать наверх.

Хороши б вы были...

— Что, Пашенька? Вынюхал, мальчик мой?!

— ...Например, ваш покорный слуга перед самым выпуском сумел вычислить объект: негласного сотрудника Гамзата Ц'ада, тифлисского шашлычника.

— Вас похвалили? наградили?!

— Увы, милочка. Меня вызвал к себе начальник училища в Тифлисе...

— Эльза Вильгельмовна!

И тут мальчик в лазоревом мундире произнес нечто, возможное в его устах не более, чем выход в Закон учеников без учителей:

— Я восхищаюсь вами, Эльза Вильгельмовна! Я искренне восхищаюсь вами! Выслушайте меня! Полагаю, власти заблуждаются в своем вечном стремлении искоренить, вместо того, чтобы изучать и использовать!

— Пашенька!

— Не перебивайте! пожалуйста, не перебивайте! Я много думал! Я написал рапорт начальнику училища!.. вашему супругу!.. завтра я собирался передать сей рапорт... мы выплескиваем младенца вместе с водой!.. теряем, когда могли бы приобрести!..

Боже! — как он был похож сейчас на Шалву Джандиери! На того полуполковника, которого не слышали, не могли, не хотели услышать в Государственном Совете, и, уверенный в своей правоте (Пашенька! все эти ваши мужские «Я! я! я! мы!..»), гордый князь переехал в стылую тоску Мордвинска: сыграть свою тайную партию, где картами служили живые люди.

Сосланная на поселение Дама Бубен.

Сосланный на поселение Валет Пик.

И Ленка-Ферт, так и не успевшая выйти в Закон; битая на мраморном столе морга Девятка Бубен.

— Господин Аньянич! — лязгнуло сверху. — Завтра я готов рассмотреть ваш рапорт! Более того: утром, после гимнастики, вы доложитесь ротмистру Ковалеву, дабы он предоставил вам возможность хорошенько обдумать в карцере ваше поведение!

Ты переводила взгляд с Пашеньки Аньянича на Шалву Джандиери, с облав-юнкера на полковника, с мальчика на мужа, с мундира на мундир — и чувствовала: сознание вот-вот ускользнет.