Дневники - Николай Мордвинов

Сбор 2/3. Спектакль играл какой-то областной театр, погорел и в заключение — передавался по телевидению.

Спектакль сначала принимали очень настороженно, вприглядку. Меня не принимали совсем, не откликались на юмор совершенно. Первые аплодисменты и смех выпали на долю Скворца, потом пошли смешки и на мои краски (вместе с Клавой).

А со второго акта наладилось. Проводили аплодисментами Сергуньку и долго аплодировали по окончании акта. Довольно много смеялись на места с юмором и у меня и у других. Третий акт взял зал, послышались вздохи и шмыганье…

По окончании долго аплодировали, скандировали фамилию…

Интересно, как будет со спектаклем семнадцатого? Создаст успех этого вечера хорошую репутацию следующему или народ не поверит ни театру целиком, ни мне в этой роли?

21/V

«ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОСПЕКТ»

Молва о спектакле хорошая и это не преминуло сказаться на сборе. Сегодня народу больше, чем на предыдущем.

Первый выход встретили аплодисментами, а играл — посредственно. Не знаю почему, но атмосфера на спектакле была уныловатая.

Третий раз Чухина играет Бортников. Хорошая школа у него. Идет по мысли, по действию и, даже не торопясь, а эффект налицо: и смеются, и аплодируют на его наивность.

Большой зал, и я уже привык к нему, и приятно мне, и слово кладется добротно, весело, и уже есть реакция, долгая, сильная… У маленького зала своя прелесть, но к большому у меня больше тяги, хоть и вниманием простым, обыденным не отделаешься и на полутонах не проедешь, не обманешь, — подавай товар лицом, а приятно и хорошо.

26/V

Приехал Манфред Краузе[564]:

— Мы из Германии приехали с намерением пригласить вас на главного диктора в фильме «Русское чудо». А в Москве слушали вашего Шолохова и решили, что только вам под силу задача. Хотя из того, что мы слышали, в картину не может идти ничего. Удивили нас ваше мастерство, широта диапазона.

У нас нет ни одного игрового куска, и все-таки фильм называется художественно-документальным. Музыка, шумы, документы мастерски объединены.

Для каждой главы нужен отдельный диктор, их — 9 и над всеми — главный рассказчик, собеседник, ведущий. Вашу роль у нас исполнял Хейнц[565], кстати, он тоже играет Лира. Это вроде в мессах Баха — Евангелист. Это немецкая картина о русской жизни и чуть со стороны.

Заняты, наверно, будут: Яковлев[566], Александрович[567], Урбанский[568], Евстигнеев[569], Попов[570], Балашов[571]…

Первую серию надо озвучить к 18 Пленуму, вторую — к этому же сроку, но показана она будет на Международном фестивале.

Диктор — мудрый, в возрасте человек, опытный. Он не уговаривает, рассказывает. Ему очень хочется поделиться приобретенным в трудные годы, он не холоден, с внутренним отношением к разрухе, голоду, гражданской войне. Говорит с позиций нынешнего дня со зрителем, как бы находясь среди молодых, старых… Он коммунист.

Без Хейнца мы много бы потеряли. Он обогатил фильм. Его исполнение художественно. Характерный голос с небольшим австрийским акцентом, не смешивается с другими голосами. Он хорошо сумел изложить мысль, философию произведения. Он рассказывает, что знает, и как бы заново видит. Минус в его исполнении — особенное увлечение прилагательными… Это несколько отвлекает, уводит от основной мысли, растягивает фразу, затуманивает мысль — мысль прячется за художественным исполнением. Он с большой душой передал мысль картины.

В фильме гордость, торжественность. Подумайте об этом.

Что-то наговорил много, такое, кажется, не вместит большая роль, не то что дикторский текст.

Прочитал сценарий — интересно, оригинально и, как ни странно, волнительно, но не для широкой публики… Фильм будет озвучен на французском, английском, испанском языках, для охвата всего мира. Болгария, Польша и др. озвучивают своими силами.

Грандиозно.

28/V

МОСКВА

Первый тренировочный день.

Не ладится. Не пойму, не доберусь до ключа. Мешает мне немецкая объективность, все время сопереживаю… Копировать не умею, свое не убеждает. Стал волноваться, даже голос стал пропадать. Наверно, ошибся, что изменил своим принципам. Мне все время хочется исправить подлинник. Не нахожу с актером общего… Вот нашел заботу себе!

29/V

Будто бы лучше, но… я не могу зажить, видя, как крутится передо мною кольцо, раз и еще раз и… так до полного попадания в текст диктора, а тогда я уже выпотрошен. Говорят, что в этом преуспели замечательно наши: Плятт, Консовский[572], Карташева, в прошлом — Оленин.

1/VI

ЛЕНИНГРАД

Звонил Чайка[573]. Третьего позвонит, нужен ли я буду в Москве.

— Что, не получается?

— Монтируют. Вырезают «дыхание». Очень свистит звук дыхания.

Очевидно, заело. Радоваться мне или горевать? Наверно, радоваться, что не продолжать работы, меньше осрамлюсь; горевать, что плохо так со здоровьем. Катастрофа!

Дыхание у меня действительно очень затрудненное, шипит. Конечно, это мешает слушать. А я волнуюсь и еще усугубляю недостаток. Теперь конфуз и мне! Звонили из Москвы, говорил Андриевский[574], и мои опасения и предчувствия, не покидавшие меня, оправдались. Моя работа забракована… Реакция такова: не пропускает ОТК из-за свистящего дыхания, которое монтажники не могут устранить механическим путем…

Стало мешать уже и дыхание!.. Ужасно!..

8/VI

«ЛИР» (ДК им. Ленсовета)

Сдерживаться, сдерживаться — первая задача. Теперь спектакли идут через день, а последний «Ленинградский проспект» — на следующий день после «Лира».

Удержаться во что бы то ни стало.

В общем-то я стал играть легче, наверно, и впечатление «легче», но выхода нет…

12/VI

«ЛИР»

Десятого послал Хачатуряну телеграмму в связи с его шестидесятилетием.

Иногда умом понимаешь, что тот или другой художник талантлив, и тем не менее, он тебя не трогает. С Хачатуряном — тот случай, когда я и понимаю и волнуюсь. Такова музыка к «Лиру».

Зал на «Лире» полон. Прием прекрасный. По окончании восторженные и горячие проводы.

Трудный спектакль.

Тянул из последних сил и с разной помощью… […]

Мне все больше и больше не нравится грим. Какой-то он традиционный, знакомый и не мой.

Такое было у меня в Кавалере, когда грим шел против меня, пока я не нашел тот озорной, в котором играл все время.