Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена - Микаэл Геворгович Абазян

вообще, — но когда Омид изложил свою проблему, начальник паспортного отдела намекнул на то, что когда людям такой значимости бывают нужны их услуги, он никогда им не отказывает, потому что знает, что и они ощущают в этот момент его значимость. Недолго думая, Омид опустил руку в карман куртки и протянул ему небольшой полупрозрачный пакетик. Если офицер в V.I.P. отделе постеснялся принять подношение, догадываясь о его происхождении, то этот чиновник, точно зная, кем именно был человек, нуждавшийся в его помощи, сразу же впился глазами в блестящее золото, принявшись подсчитывать, сколько весу могло бы быть в этой монете.

— Простите меня, но в данный момент у меня больше ничего нет. Я надеюсь на то, что все расходы на наискорейшее восстановление моего документа с легкостью могут быть покрыты средствами, которые вы можете выручить от продажи этой вещи. Простите, конечно же, за такие неудобства. Вы вправе поступить с остатком так, как вам заблагорассудится, например, отдать в какой-нибудь благотворительный фонд или…

— Нет-нет, не беспокойтесь, уважаемый! Никаких неудобств вы мне не создаете. И мне ли не понимать, как срочно вам нужен документ. Вы ведь в такой тяжелой ситуации были, а! Ай-яй-яй! И да — конечно, на благотворительность пойдут средства. Все будет передано нуждающимся, не беспокойтесь.

Омид прекрасно понимал, что этот самый «нуждающийся» как раз и ведет с ним беседу.

«Эх-эх-эх, все осталось таким, каким и было раньше. От чего я бежал, к тому же и вернулся, — философствовал про себя Омид, пропуская ложь и лесть мимо ушей. — Но сейчас я рад этому.»

«Конечно, я и раньше понимал, что если ты не платишь ничего сверх обязательных расходов и получаешь паспорт за неделю, а если платишь дополнительно и получаешь его за день, то на самом деле на его производство уходит максимум несколько часов. Но чтобы получить готовую книжку за двадцать пять минут — тут я… Хотя чему я удивляюсь?! Если посчитать, сколько я переплатил, то…»

Время от времени запуская пальцы во внутренний карман куртки и нащупывая покоящийся в нем новый паспорт, Омид отвлекался от томящего ожидания встречи с братом… и с отцом.

«Почему он все это время не отвечал на звонки? Не дай-то бог, но если вдруг что-то случилось бы с ним то, я полагаю, люди, признавшие меня как его сына, были бы в курсе и несколько иначе повели бы разговор со мной.»

Приободрившись таким вот умозаключением, Омид наконец-таки зашагал по дороге, ведущей прямо к его дому. Он слышал свое дыхание, его шаги отдавались ударами в голову, руки начали дрожать, а ладони покрылись белесыми пятнами. Ему даже казалось, что сейчас он нервничал больше, чем когда его ссаживали с того самого злосчастного рейса.

Да, переживания, связанные с постепенно стирающимися из памяти событиями прошлого, не стоит сравнивать с теми, которые сопровождают происходящее в настоящий момент. Эти — совсем свежие, насущные, осязаемые, мы чувствуем их всем своим нутром, а они заставляют нас трепетать перед неведомым. Но ведь вполне может оказаться, что мы переоцениваем степень их влияния на наши жизни и оказываемся не готовыми к тому, что уготовано нам пережить всего лишь через какие-то несколько минут.

Ворота закрыты. Все верно, ведь никто не ждет моего приезда. Ничего, сейчас меня увидят в камеру — давай-ка я помашу им — ага, сейчас обо мне сообщат отцу — наверное, уже сообщили — и тогда щелкнет замок…

— Добрый вечер, господин. Кого вы ищете? — ожил незнакомым голосом домофон.

— Я — Омид, сын хозяина этого дома. Я вернулся, — отчитался он, ожидая скорейшего отпирания замка.

Домофон молчал довольно долго, или же долгой показалась ему эта затянувшаяся пауза, к концу которой он вдруг подумал, что, может быть, он что-то перепутал. Но это было невозможным: он стоял перед закрытыми воротами своего дома, зная который никто бы никогда его не спутал с любым другим домом.

В этот момент в приоткрывшийся дверной проем проскользнул незнакомый ему дворецкий и довольно учтиво попросил его покинуть это место.

С Омидом уже бывало такое: он мог лишиться дара речи, когда эмоции от пережитого переваливали через ожидаемо-допустимый уровень. Дворецкий терпеливо ждал. Вряд ли ему было поручено убедиться в том, что незваный гость принял отказ и удалился. Скорее всего, он должен был спровоцировать реакцию Омида, что дало бы основание для последующих действий. Не подумав об этом, Омид, придя в себя от потрясения, попытался распахнуть дверь и пройти к дому. Дворецкий был крепким малым и с легкостью остановил пребывавшего далеко не в самой лучшей форме Омида. В ответ на это тот принялся орать, насколько это позволяло его больное горло, ухитряясь бить в ворота ногами и руками.

— Не дай ему войти, — приказал домофон и добавил: — Я иду.

Дворецкий честно справился со своим заданием и отпустил Омида, когда тот перестал дергаться, увидев вышедшего к ним Дариуша.

— Дариуш! Брат! Брат, я вернулся, впусти меня… — сказал он, бросившись к брату.

— Держи его и не подпускай, — скомандовал тот уже готовому к действиям охраннику, отстранившись от порыва брата. Лицо его оставалось каменным, губы — плотно сжатыми, брови — нахмуренными. Странно, но Омид на этот раз оставался способным продолжать разговор.

— Дариуш! Брат! Дариуш, что происходит? Почему ты приказываешь ему меня не впускать? Что случилось? Почему мне нельзя войти? Где отец? — заваливал он его краткими вопросами.

— Что ты хочешь от отца? — холодно отчеканил тот свой, дождавшись паузы в эфире.

— Как…? Как это…? — Омид перестал дергаться и стоял, опустив слабые руки. — Скажи отцу, что я вернулся. Я — Омид, твой брат и его сын, я вернулся к себе домой. Отец! Отец! — вдруг снова вскричал Омид что было сил и начал бить кулаками в ворота, пытаясь перебить режущую боль в горле. — Отец! Это я, Омид, твой сын!

В этот момент Дариуш сам налетел на брата, схватил его за ворот куртки, сильно тряхнул и приказал замолчать.

— Поверь мне: тебе не стоит видеть отца. Ему