Военные приключения. Выпуск 6 - Валерий Мигицко

Опускаюсь в кресло и в течение нескольких секунд подвергаюсь пристальному рассматриванию. В свою очередь, и я отваживаюсь взглянуть на начальство. Мы оба почти не изменились со времени нашей последней встречи. Я малость подзагорел, он малость осунулся, и только. Разные следствия разных причин. А может, одной и той же?

Глубоко ошибаются те, кто считает нашу профессию привилегией людей какого-то особого сорта. Мы — такие же, как все, и в этом наша сила. Встретишь моего шефа где-нибудь в булочной, задашься целью определить, чем занимается этот мешковатый, рано поседевший человек» переберешь тысячу вариантов, но ни за что не докопаешься до истины. Впрочем, насколько я знаю, его самого мало занимают обстоятельства, которыми он мог бы гордиться.

Замечаю на столе полковника панку со своим докладом. Папка закрыта и в этом состоянии будет пребывать до конца нашей беседы. Открывать ее нужды нет. Отдельные, задавшие в душу места шеф способен цитировать наизусть.

— Итак… — говорит он, одарив меня строгим взглядом.

В этом месте не худо бы закурить. Но Белопольский не курит и не переносит, когда в его присутствии это делают другие. Пока я поспешно подыскиваю какую-нибудь нейтральную, подходящую для начала разговора фразу, шеф атакует первым.

— Я внимательно ознакомился с твоим произведением. — Он кивает на папку. — Складно написано — достоверно, зримо и безжалостно по отношению к себе. У тебя есть определенные литературные способности. Но сейчас мы поговорим не о них. Десять дней назад в этом самом кабинете ты убедил меня дать тебе возможность действовать самостоятельно, так сказать, в свободном поиске. Не скрою, твои доводы показались мне убедительными. Те, кто охотился за контейнером, в силу, так сказать рода своих занятий, постоянно оглядывались по сторонам и ненароком могли углядеть что-нибудь подозрительное. Никитин «не подозревал» о «посылке». Ты, стало быть, тоже, и никоим образом не должен был показать, что знаешь. Что же все-таки произошло? Ты их чем-то спугнул?

Мой ход, а я — в цугцванге. Фигуры скованы, остается лишь топтаться на месте.

— Вряд ли, — говорю я.

— Как же ты объяснишь столь неожиданный финал?

Повторяю изложенную в докладе мысль о совокупности случайностей (поспешном бегстве Ольги, появлении зеленых «Жигулей»), воздаю должное собственной нерасторопности и заканчиваю общими рассуждениями на тему, что мы чего-то не учли с самого начала.

Полковник смотрит на меня, как учитель на троечника, бойко начавшего ответ и неожиданно споткнувшегося на всем известных истинах.

— То, что не учли — понятно, — говорит он. — Конкретнее. Что именно?

— Не знаю, — честно отвечаю я и — может быть, с излишним оптимизмом — добавляю: — П о к а  не знаю.

Понимаю, что это не ответ, но другого у меня нет. Сегодня ночью тот же вопрос я задавал себе. В голову лезла всякая чепуха. Мне вдруг начало казаться, что подобный исход кем-то планировался в самом начале. Я убеждал себя, что это — игра, о которой, в тех или иных подробностях, конечно же, было известно определенному числу людей, но все они действовали на нашей стороне, по нашей схеме, это не вызывало сомнений. Оставалось предположить, что неверна сама схема, но эта мысль выглядела невероятной: слишком крупные ставки, слишком очевидны намерения сторон. Слишком очевидны — может, в этом все дело? Ответа не было, а сомнения остались. Сомнения по поводу сомнений. Категории не из тех, которыми оперируют в докладе высокому начальству.

— Могли они заподозрить, что ты водишь их за нос? — продолжает шеф.

Вопрос из тех, который я предвидел заранее и заранее готов ответ.

— Не думаю, — отвечаю я.

— Не думаешь… А на самом деле?

На самом деле… Хотелось бы и мне это знать.

— В многословии тебя не упрекнешь, — заключает полковник.

Насколько я понимаю, сейчас будут подводиться итоги.

— Подведем итоги, — объявляет шеф. — Операция провалилась. Задумана она была неплохо, не стану этого отрицать. К сожалению, в нашем деле результаты ценятся выше идей. А результаты, сам видишь, какие. Единственная нить — я имею в виду серую «Волгу» — оборвалась. Преступники остались на свободе и теперь будут действовать еще осмотрительней. А самое главное, на нашей совести — человеческая жизнь.

— На моей, — тихо уточняю я.

Мои слова продиктованы отнюдь не желанием выставить себя в лучшем свете. Все так и есть.

Белопольский пронзает меня взглядом, острым, как выпад фехтовальщика. Не думаю, что он умеет читать чужие мысли, но уже от одного этого предположения мне становится не по себе.

— Как состояние Морозовой? — интересуется он.

— Все еще без сознания.

— Что врачи?

Иногда очень трудно произнести вслух то, что тебе давно и хорошо известно. Отвечаю, с усилием подбирая слова:

— Плохо, Юрий Петрович. Но надежда есть.

Мы молчим. Полковник встает из-за стола, подходит к окну и долго что-то рассматривает на улице. Он давно все обдумал, но спешить — не в его характере, Повернувшись ко мне, шеф начинает:

— В общем так, Виктор Николаевич…

Очевидно, сейчас последуют оргвыводы, и, если они не в мою пользу, еще не поздно попытаться что-то изменить.

— Извините, товарищ полковник, — отважно перебиваю я Белопольского. — Если вы намерены отстранить меня от дела, то я категорически возражаю!

Шеф улыбается, качая головой. Моя решительность пришлась ему по душе.

— Кто сказал, что я намерен отстранить тебя от дела? — удивляется он. — Ты эту кашу, можно сказать, заварил, тебе и расхлебывать. А вот носа вешать не надо. Молчи! Я же вижу… Оно только начинается, это дельце. Еще будет возможность отличиться… Ну, как там, на Черноморском побережье? Ты не поверишь, лет десять не был!

Это сигнал отбоя. Можно перевести дух.

— Неплохо, — говорю я, — но сервис на Лазурном берегу лучше.

Шеф улыбается. Он и сам прекрасно знает, какой на Лазурном берегу сервис.

В течение полутора часов мы снова и снова обговариваем случившееся и набрасываем план дальнейших действий. Нас никто не тревожит — два коротких телефонных звонка не в счет.

В финале этого разговора я наконец решаюсь:

— Серая «Волга» — нить, которая оборвалась… Кажется, существует еще одна.

— Куда же она ведет, эта твоя вторая нить? — любопытствует полковник. И, не дожидаясь ответа, предполагает: — К Морозовой?..

Контора, в которой трудится Ольга, расположена во дворе дома, выходящего фасадом на улицу Горького. Во двор я проникаю с переулка. Буквально в каких-нибудь ста метрах грохочет центр столицы, а здесь — патриархальная тишина, унылый вид на залежи старых ящиков, серая полоска неба, начинающегося где-то на уровне крыш, и бесчисленные двери по обе стороны, ведущие неизвестно куда. Искомое учреждение окопалось в самом конце двора; его название, переведенное на общедоступный язык, звучит примерно так: чегототампроекткакойтотаммонтаж.