Комсомолец 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Да.

— А вот о… якобы убитых Белезовым женщинам напишите подробнее, Александр Иванович. Все эти его рассказы, конечно, похожи на плохой киношный сценарий, но… Передам ваш рассказ коллегам в Горький — авось им пригодится.

— Я мало что запомнил…

— Вот что запомнили — то и пишите, — сказал милиционер. — В этом случае ненужных деталей быть не может. Придумывал свои рассказы Белезов или говорил правду — будем разбираться. Точнее, там, в Горьком, разберутся. А наше дело предоставить им информацию. Как можно больше информации. Так что пишите, Александр Иванович. Всё, что вспомните. Не нужно экономить бумагу.

Советским правоохранительным органам я пересказал все подробности о Горьковском душителе, какие вспомнил (в моём пересказе они выглядели сумбурными, отрывочными — в том же виде хранились в моей памяти). Фиксировал свои воспоминания на бумаге и не переставал радоваться тому факту, что Белезов очнулся до возвращения Королевы и до появления милиции. Угрожать мне Гастролёр действительно пытался — не убийством, а милицией. Но подробностями из своей биографии делиться не спешил. А мне это не было нужно: со мною ими поделились создатели тех роликов о маньяке, что я смотрел в интернете, и написавшие о нём статьи журналисты (вырезки из газет хранила в своей папке Людмила Сергеевна Гомонова).

Главный упор в своих рассказах я делал на содержимое того самого дубового шкафа в гараже Горьковского душителя. Шкаф действительно существовал (так утверждали в газетах — тогда, в девяностых). Свою коллекцию, по словам журналистов, Белезов стал складывать в него едва ли не после первого же убийства. По количеству вещей в той коллекции потом и прикинули число жертв маньяка — оно превышало то, в котором Горьковский душитель сознался. Содержимое шкафа было единственным известным мне доказательством причастности Эдуарда Белезова к убийствам женщин. Дальнейшая судьба маньяка зависела от того, передадут ли мои рассказы горьковским милиционерам, и захотят ли те проверить правдивость моих слов.

Пока же выходило так, что противовесом к моим словам и рассказу Альбины Нежиной были жалобы на нас примерного гражданина из города Горький Эдуарда Ивановича Белезова. Тот утверждал, что пострадал от действий зареченских грабителей и хулиганов (седьмого ноября, в День Великой Октябрьской социалистической революции!). Показывал ссадину на голове — жаловался на жуткие боли (об этом мне рассказал капитан). Кричал о пропаже крупной суммы денег. Мы же с Альбиной возмущённо отвергали обвинения в грабеже. Показывали следы от пальцев мужчины на своих шеях — доказывали, что не могли заполучить их «случайно». Объясняли: будь мы грабителями — разве стали бы вызывать милицию?

Оставленные руками Горьковского душителя гематомы заметили в воскресенье и Слава с Пашкой. Они по уже сложившейся традиции явились в общежитие пораньше: собирались навестить в первом корпусе девчонок. Аверин устроил мне настоящий допрос. Заставлял признаться, кто именно меня «обидел». Говорил, что я не должен никого бояться, что они с Могильным «кому угодно за меня голову оторвут». Паша стоял за его спиной — активно поддакивал, обещал обрушить на головы моих обидчиков гром и молнии.

В мои путаные рассказы о том, что я столкнулся в пятницу вечером с преступником и пытался задержать его до появления милиции, парни не поверили. С нескрываемым сомнением взглянули на мои тонкие руки, когда я описывал процесс борьбы с напавшим на женщину хулиганом. Заявили, что у меня плохо получается «сочинять враки». И что настоящему комсомольцу не к лицу обманывать товарищей. Небось, наслушались подобных речей от Светы Пимочкиной: речи о том, как должны себя вести «настоящие» комсомольцы — это в её стиле.

Парни обиделись на то, что я не выдал им имена истязавших меня хулиганов. Славка прочёл мне лекцию на тему того, что человек не должен терпеть издевательства от других людей. Тем более, в нашей стране, где все упорно трудятся над созданием настоящего коммунистического общества. И что если я не хочу обращаться в милицию, то мог бы пожаловаться Славе и Паше. Ведь они мои друзья. А друзья для того и существуют — чтобы в трудную минуту подставить плечо помощи. Я даже растрогался от его речи. И вновь почувствовал голод.

Уплетал за обе щёки принесённых Авериным из дома копчёных карасей, когда в комнату вломилась Пимочкина. Парни всё же отомстили мне за «недоверие» — сообщили о моих «увечьях» комсоргу. Светка бросилась ко мне. Румяная от негодования и испуга. Принялась подсчитывать мои конечности, искать на мне следы жутких побоев, о которых услышала от моих соседей. Заметила гематомы на шее — воскликнула, подобно раненному зверю. Повернула меня «на свет». Закудахтала, как та наседка над яйцами.

Пришлось и ей повторить историю о встрече с бандитом, истязавшим несчастную женщину. Описал свои пятничные похождения эмоционально, в красках. Старался избегать вранья — обходился частичным изложением реальных событий. Почти не удивился тому, что Пимочкина мне не поверила. Выслушал её угрозы разобрать случай с моим «избиением» на встрече с комсомольским активом. И заверения в том, что она «приложит все усилия» для того, чтобы моих обидчиков исключили из комсомола.

«Наезды» на меня продолжились в понедельник, перед началом занятий. Только в этот раз меня отчитывали не соседи по комнате и не обиженная моим «недоверием» комсорг (вчера с огромным трудом выпроводил Свету Пимочкину из комнаты — подальше от копчёных карасей). Едва я вслед за Славой и Пашей подошёл к аудитории, как в мой рукав вцепились женские пальцы, грубо и уверенно потянули меня прочь от дверей — к повороту коридора, заполненного шумными студентами.

— Пойдём-ка со мной, Усик! — заявила Альбина Нежина.

Она впервые заговорила со мной в институте.

Не успел этому удивиться, как почувствовал, что меня ухватили и за другую руку — Пимочкина.

— Куда это ты его тащишь? — воскликнула она.

— Светлана, отстань! — сказала Королева. — Нам с Усиком нужно поговорить.

Комсорг не выпустила мою руку, хотя Нежина тянула всё же сильнее — ноги Пимочкиной скользили по плиткам пола.

— Не о чем ему с тобой разговаривать! — сказала Света. — Лекция скоро начнётся!

Она сообразила, что проигрывает Нежиной в «перетягивании Усика» — кончик её носа побелел: Пимочкина разозлилась.

— Оставь нас, Светлана! — повторила Королева. — Мы успеем.

— Что это ты собираешься успеть?! — спросила комсорг.

Ни Света, ни Альбина не смотрели на меня — будто бы увлечённо перетягивали канат, а не разрывали меня на части (в самом прямом смысле).

— Успеем всё, что нам надо успеть! — заявила Нежина. — Наши с Усиком дела тебя не касаются!

— Ещё как касаются! — сказала Пимочкина. — Не может у вас быть никаких дел!

— Света, нам с Альбиной, действительно, нужно поговорить, — сказал я.

Старался говорить спокойно и максимально вежливо.

Эффект от моих слов был сравним с пощёчиной.

Комсорг выпустила мою руку — ошарашенно отшатнулась. Смотрела на меня недоверчиво… словно не могла поверить в моё предательство.

Её глаза вдруг покраснели — в них блеснула влага.

— Ну и ладно! — сказала комсорг.

Резко отвернулась и поспешила в аудиторию.

— Пошли!

Нежина дёрнула меня за руку. Повела к повороту.

Как только мы свернули за угол — Королева толкнула меня в грудь, прижала лопатками к стене.

— Почему ты врал в милиции?! — сказала она.

Старалась говорить тихо, но у неё плохо получалось сдерживать эмоции.

Я посмотрел в её глаза. Зелёные. Никогда раньше не видел их так близко.

— О чём ты говоришь?

— Ты соврал милиционерам, что следил за мной. Что подкараулил меня у подъезда и пошёл за мной следом. Ведь это враньё — такого не могло быть!