Пленники - Гарегин Севиевич Севунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оник ждал довольно долго. Перевалило за полдень. А вдруг ребята, надеясь встретить его на дороге, сделали круг и уже ждут его в ближайшей деревне? Он поднялся и, чуть не плача от досады, шел до позднего вечера, пока на закате не пришел в село, названия которого не знал, да и знать не хотел. Он хотел было постучать в дверь первой хаты и попросить воды, но затем решил, не задерживаясь, пройти к центру села, где, возможно, его дожидались Гарник и Великанов.
Так он вышел на неширокую площадь, посредине которой стоял круглый колодец. Оник заглянул — колодец был неглубок, вода темнела совсем близко. Он зачерпнул ее в горсть, утолил жажду, а затем уселся на камень, лежавший около.
В конце улицы показался обоз. Часть телег была с грузом, остальные пустые, — с грохотом подпрыгивали они на рытвинах.
На первом возу сидел немецкий обер-ефрейтор.
Оник спохватился только тогда, когда немец, завидев его, ткнул возницу в спину. Лошадь остановилась.
— Фуру маешь? — обратился к Онику возница.
«Подвода есть?» — как сквозь сон, дошел до Оника смысл вопроса.
Оник тут же вспомнил совет Петро, у которого ночевал накануне, и смело ответил:
— Нема!..
Он думал, что на этом разговор кончится. Но возница начал расспрашивать еще о чем-то. Однако на этом «нема» запас украинских слов Оника кончился, он ничего не понял и, наконец, сказал:
— Я не здешний, братец!..
Возница взглянул на обер-ефрейтора:
— Дас ист рус.
— Вас? Рус? — обер-ефрейтор спрыгнул с повозки и быстро подошел к Онику, что-то сердито крича. Оник понял только одно слово: «Коммунист?» — когда обер-ефрейтор ткнул ему пальцем в грудь.
Оник отрицательно помотал головой. Обер-ефрейтор сразу сдернул с него шляпу. Приказал поднять руки, потом задрал рубаху. К счастью, на теле Оника не было ни рубцов, ни синяков, по которым сразу узнали бы лагерника. Между тем действия немца привлекли внимание остальных возниц, они окружили Оника.
Не добившись от обыска никакого результата, фашист с пеной на губах снова повернулся к вознице, выполнявшему роль переводчика.
— Обер-ефрейтор, — сказал возница, — спрашивает, откуда ты?
— Прохожий я, — ответил Оник как можно спокойнее. — Иду из Львова в Чертков.
— Какой национальности?
— Украинец.
Переводчик, усмехнувшись в редкие усы, сказал обер-ефрейтору:
— Русский!
Глаза немца заблестели — Оник и тут не удержался от сравнения, — как вынутая из воды желтая алыча. Фашист сбегал к подводе, схватил свой автомат и направил на Оника. Все, кто стоял поблизости, шарахнулись в сторону.
Оник побледнел. Неужели это конец? «Юрко-о!» — звал кого-то детский голос… Необычайная жажда жизни охватила Оника, с ужасом смотревшего в черный глазок наведенного на него автомата.
Один из возниц осторожно тронул обер-ефрейтора за рукав. Он указывал на окна домов, на женщин и детей, смотревших издали. Было ясно, о чем он говорил: здесь неудобно расстреливать человека. И немец, видимо, согласился. Прижав к боку автомат, он дулом ткнул Оника: ступай вперед!
Вся жизнь промелькнула перед Оником, как сон, который вот-вот должен был оборваться.
Он вспомнил слова дядюшки Саго: встречай опасность с открытыми глазами. Нет, он не закрыл глаза, не растерялся, даже шагая к месту расстрела. Он видел немца, решившего убить его, видел двигавшихся по бокам парней, их напряженные лица. Все-таки непростое это дело — прикончить человека. Даже коренастый, большеголовый, с круглыми, как алыча, глазами обер-ефрейтор, видимо, чувствовал это. Он ругался, брызгая слюной: «Коммунист»! «Большевик»!.. — а толстые, покрытые рыжими волосами пальцы его дрожали. Ну что ж — подрожат, а потом указательный палец все-таки нажмет на курок, выбросится перед глазами пламя — и… тьма, вечная тьма… Нет, нет!.. Оник повернулся к парню-возчику, который отговорил расстреливать его там, у колодца.
— Переведите ему: я… я украинец!.. Почему он хочет меня убить? Я молод, как и вы, я хочу жить!.. Какую пользу принесет моя смерть? Почему не заступитесь за меня, вы, украинцы? Я тоже… переведите…
Двое парней, перебивая один другого, заговорили с переводчиком:
— Послушай, — скажи, что он украинец. К чему зря проливать кровь? Скажи ефрейтору, ну!..
— Какой он к бесу украинец? Не знает по-нашему ни слова.
Оник заторопился:
— Я долгое время жил в России, понимаете? Родной язык уже забыл, понимаете?..
Парни понимали, что Оник врет. Украинца, сколько бы времени он ни был оторван от родины, всегда узнаешь по акценту. Тем не менее оба возчика еще решительнее нажали на переводчика:
— Слышишь! Скажи — украинец.
Кажется, в их голосе прозвучала какая-то угроза.
И возница-переводчик был вынужден уступить. Он завел длинный разговор с немцем, закончившийся тем, что обер-ефрейтор вскинул автомат на плечо и с ног до головы оглядел Оника:
— Украин?..
Было видно, что ему не особенно хочется расстреливать человека.
Оник с усилием припоминал забытые со школьных времен немецкие слова и, ужасно коверкая их, забормотал:
— Я, я, герр!.. Их… э-э… бин украин…
Обер-ефрейтор ухмыльнулся, ударил Оника по плечу и, повернувшись, зашагал назад, на площадь.
Один из возчиков, выручивших Оника, тихо проговорил на ходу:
— Если хочешь, парень, чтоб голова на плечах осталась, шляхом не иди. Полями иди!..
Да, голова еще нужна была Онику. Потерять ее было очень легко в лагере военнопленных. И он бежал оттуда совсем не для того, чтобы не дорожить ею.
Оник зашагал по дороге, думая о том, какие испытания готовит еще ему неверная судьба. Шагал один, — грустный, подавленный, но пока живой.
«Не иди шляхом»! — Шлях это дорога. Ему дружески посоветовали не ходить по дорогам. Все люди на земле, когда им нужно, пользуются дорогами. Сосед идет в гости к соседу по тропинке. Крестьянин едет из одного села в другое по вытоптанному тысячами копыт пути. Города связаны друг с другом шоссе. Из
