Ненависть - Петр Краснов

Къ нему постучали, и милый Шуринъ голосъ раздался за дверью:

— Это я, Володя… Шура… Къ тебе можно?

— Пожалуйста. -

Володя не всталъ навстрѣчу двоюродной сестрѣ, но остался сидеть за письменнымъ столомъ надъ «капиталомъ Маркса». Строгость и сухость легли на его лицо. Оно какъ-бы говорило: — «вотъ вы тамъ разными глупостями занимаетесь, «елки-палки», чепуха, ерунда разная… А я тружусь, учусь!..»

«Елки-палки» напомнили почему-то Драча, и Володя съ какимъ-то совсѣмъ новымъ чувствомъ посмотрѣлъ на Шуру. Точно первый разъ увидалъ ее не двоюродною сестрою, серьезнымъ товарищемъ, но женщиною.

Шура, оживленная радостью всѣмъ сдѣлать подарки, точно впитавшая въ себя свѣтъ елочныхъ свѣчей и вмѣстѣ съ тѣмъ негодующая на Володю за его пренебреженіе къ семьѣ, вошла въ кабинетъ и плотно затворила дверь.

— Володя!.. — сказала она. — Это невозможно!.. Вся наша семья собралась вмѣстѣ. Твои папа и мама… Сестры, братья… Какъ ты только можешь?.. Неужели ты не понимаешь, что своимъ отсутствіемъ ты ихъ оскорбляешь?… Твое равнодушiе просто жестоко… Володя!..

Она вошла изъ темнаго корридора, и у нея глаза еще были темные и огромные. Понемногу отъ свѣта лампы точно вливалась въ нихъ глубокая синь. Золотистые волосы, красиво убранные, червонцемъ блистали въ изгибахъ. Подъ тонкой матеріей платья молодая грудь часто вздымалась и стала видна соблазнительная ея выпуклость. Длинное бѣлое платье необычайно шло къ ней. Сладкій запахъ духовъ, молодости и свѣжести, запахъ елки и мандарина шелъ отъ нея. И снова вспомнились Драчъ и Гуммель и домъ, куда они поѣхали… «Елки-палки»!..

— Володя, какъ хочешь, но ты долженъ выйти къ намъ. Тамъ все свои.

— Тамъ тоже еще офицеришка какой-то торчитъ. Тоже свой?..

— Да, свой. Онъ отъ дяди Димы привезъ подарокъ… Голову кабана. Пойди, познакомься съ нимъ. Посмотри наши подарки тебе.

— Совсѣмъ неинтересно.

— Володя!.. Твоей мамѣ это такъ горько!.. Она не могла сдержать слезъ, когда ты прошелъ мимо.

— Садись, Шура. Поговоримъ серьезно.

Дѣвушка спокойно подошла къ столу и послушно сѣла въ широкое кресло, обитое зеленымъ рипсомъ, стоявшее въ углу комнаты подлѣ письменнаго стола.

— Ты, Шура, вѣрующая… И ты знаешь евангеліе наизусть. Помнишь это мѣсто: — «если кто приходитъ ко Мнѣ, и не возненавидитъ отца своего и матери и жены и дѣтей, и братьевъ и сестеръ, а притомъ самой жизни своей, тотъ не можетъ быть Моимъ ученикомъ»…[4]

Шура была ошеломлена. Быстрымъ движеніемъ она схватила руку Володи и, сжимая его пальцы, сказала: -

— Нѣтъ!.. нѣтъ!.. Не надо, Володя! Нельзя играть такъ словами. Что ты говоришь? Не въ монастырь ты идешь. Не такъ это надо понимать!.. Нельзя ненавидѣть родителей!.. Никого нельзя ненавидеть! Христосъ повелѣлъ всѣхъ любить… Боже мой что ты сказалъ.

Ироническое выраженіе не сходило съ лица Володи. Казалось онъ любовался смущеніемъ Шуры.

— Да… Конечно, въ вашъ монастырь я не пойду. Но я хочу уйти… и я и правда уйду изъ вашего мелко-буржуазнаго мiра… И я съумѣю его до конца… до дна возненавидѣть… Ты знаешь?.. Я тебѣ это говорилъ… Я въ партіи. Я отъ тебя этого не скрывалъ и не скрываю. Да, въ партіи которая борется и ненавидитъ все это — ваше!.. Я въ партіи и уже навсегда, безповоротно… А у меня — дѣдъ протопопъ какого-то тамъ собора!.. Ты понимаешь это!.. Нѣтъ!? Проклятіе крови на мнѣ! И я кровью… кровью стираю… Кровьюстеръ это. Понимаешь — къ чорту!.. Къ чорту все это!.. Елки!.. религію!.. Чепуха!.. Марксъ… — Володя хлопнулъ рукою по переплету книги — Марксъ говорить: — «каждый историческій періодъ имѣетъ свои законы» и мы вступаемъ въ такой, когда надо сбросить съ себя всѣ путы… Я уже вступилъ. Никакихъ угрызеній совѣсти!.. Никакой слабости!.. Нервовъ!.. Родители! ф-фа!! Елки-палки!

— Володя, — стараясь быть сдержанной и совершенно спокойной сказала Шура. — Ты мнѣ давалъ читать эту книгу. Я ее хорошо и внимательно прочла… Просто — глупая книга. И мнѣ странно, что она такъ на тебя повліяла. Ты же въ нашей семьѣ считался всегда самымъ умнымъ.

— Вотъ какъ!.. Глупая книга! «Капиталъ» Карла Маркса — глупая книга!

— Ну, да, конечно… Нѣмецкій еврей, никогда ничего не видавшій… Теоретикъ… Ненавидящій міръ и природу придумалъ все это… Это мертвое!.. И вы вѣрите!.. Учитесь!.. Боже мой!.. Володя!.. Что-же это такое?

— Прекрасно!.. Александра Борисовна Антонская умнѣе Фридриха Энгельса, Петра Струве, — всѣхъ толкователей и почитателей Маркса…

— Не умнѣе, Володя, но проще… Ближе къ жизни… Шура наугадъ открыла книгу и, прищуривъ прекрасные глаза, прочитала: -

— «Мѣновая цѣнность есть вещное выраженіе опредѣленнаго общественнаго производственнаго отношенія».. Господи!.. Тяжело-то какъ!.. Точно телѣга съ камнями по песку ѣдетъ и скрипитъ не подмазанными колесами. Ты самъ-то понимаешь это?.. Я — нѣтъ…

— Что тутъ понимать? Дальше все объяснено «Товары», — пишетъ Марксъ, — «въ которыхъ содержится одинаковое количество труда, или которые могутъ быть произведены въ одинаковые промежутки рабочаго времени, имѣютъ поэтому одинаковую цѣнность»…

— Чушь!.. и ты эту чушь наизусть знаешь.

— Чушь?..

— Ну, конечно!.. По твоему Марксу выходитъ, что 10 метровъ холста и 10 метровъ шелка имѣютъ одинаковую ценность, потому что въ нихъ содержится одинаковое количество труда и они могутъ быть сдѣланы въ одинаковый промежутокъ времени. Да еще, пожалуй, шелкъ окажется дешевле… Ленъ надо растить, надо мочить, мять, бить, — а грена шелковичнаго червя — готовый матеріалъ… Твой Марксъ въ жидовской своей суетливости забылъ о матерьялѣ. У него, какъ цѣнности всѣ товары только опредѣленное количество застывшаго времени. Я читала и ужасалась. Сколько страницъ съ какою-то идіотской настойчивостью…

— Идіотской?!

— Ну, да!.. Конечно! Съ идіотскою настойчивостью онъ посвящаетъ разсужденіеямъ о сюртукѣ и десяти аршинахъ холста. Безнадежно глупо!

— Не нахожу.

— Слушай, Володя… Сюртукъ — сюртуку рознь… Сюртукъ, сшитый Норденштремомъ цѣннѣе сюртука, сшитаго портнымъ Долгополовымъ съ Разъѣзжей улицы, хотя, можетъ быть, Долгополовъ и больше времени употребилъ на его шитье. Твой Марксъ отрицаетъ талантъ, творчество, душу, вложенную въ вещь!.. Даръ Божій!

— Да уже, конечно…

— Ну вотъ видишь… Ты знаешь, я работала по чеканкѣ въ Строгоновскомъ училищѣ. Неужели моя работа равна работѣ Бенвенуто-Челлини, или работѣ Хлѣбниковскаго мастера?.. Рафаель и Мурильо равны вывѣсочному живописцу, вотъ куда ведетъ твой Марксъ… Онъ проглядѣлъ личность, онъ проглядѣль душу.

— Ахъ, «елки-палки»… Какія у тебя разсужденія. Чисто женская логика.

— Откуда у тебя такія выраженія?..

— Это тебя, милая, не касается. Отъ людей, которые умѣютъ просто смотрѣть на вещи и потому, можетъ быть, ближе къ правдѣ. Ты говоришь о душѣ. Но мы-то знаемъ, что души нѣтъ.

— Удивительное заключеніе! Совсѣмъ, какъ наши солдаты, которые говорили, что китайца убить не грѣхъ, потому что у него не душа, а паръ. И ты такъ смотришь.

— Хуже. Я считаю, что и пара нѣтъ никакого.

— Володя!..

— Просто таки ничего нѣтъ!

— Брось, Володя. Не время теперь философію разводить. Идемъ въ залъ. Мама и мы всѣ съ такою любовью тебѣ подарки приготовили. Не надо, Володя, возноситься и обижать людей, которые тебя такъ сильно любятъ.

Шура встала съ кресла. Володя тоже поднялся и, внимательно и остро глядя въ глаза двоюродной сестры, тихо сказалъ: -

— Что скажешь ты, Шура?.. Если я скажу тебѣ?.. Я сейчасъ человѣка убилъ… А?.. Что?.. Никакихъ угрызеній!..

Ни совѣсти у меня, ни души у него…Ничего!..

— Володя, не говори глупостей! Есть вещи, который даже шутя нельзя говорить.

Они стояли близко другъ отъ друга. Володя чувствовалъ на своемъ лицѣ Шурино дыханіе. Онъ какъ-бы ощущалъ бiеніе ея сердца.

— Ахъ!.. «Елки-палки», — вдругъ сказалъ онъ.

И вдругъ необычайно ясно птредставилъ себѣ Гуммеля и Драча и то, что они сейчасъ дѣлаютъ. Но тамъ были просто продажныя женщины, куски мяса, не умныя и необразованныя, вероятно даже и некрасивыя. Передъ нимъ, и такъ близко, стояла дѣвушка во всемъ зовущемъ расцвѣтѣ своей восемнадцатой весны. Въ мѣру полная она была нѣсколько выше ростомъ Володи. И мысль о томъ, что пролитая кровь и страсть имѣютъ нѣчто общее и что женщина иначе смотритъ на мужчину- убійцу огневымъ потокомъ пробѣжала въ мозгу. Въ глазахъ у Володи потѣмнело.