Имя - Война - Райдо Витич

— Эк его разбирает, — не сдержавшись, фыркнул Полунин.

— Тихо…

— … доблестный войска немецкий армий взяли Минск, Киев, Ригу, Ленинград, бомбить Москва и маршировать Красный площать! Сталин капут! Вы дольжен помогать нам, как мы есть ваш освободитель! Официры, коммунисты, красноармейци есть?!

Толпа молчала.

— Москву бомбили? — глаза Лучина стали огромными.

— Гомель, Минск их? — переглянулся с Густолаповым Полунин.

— Киев? — побледнел Голушко.

— Верьте больше! — шикнул на него Дроздов.

У Лены сердце сжалось — неужели правда? На Николая глянула — тот головой качнул: не правда. И поверилось, хоть и понимала — не может он знать.

— … Кто есть желать служить наш доблестный армий?! — разнеслось над деревней. И опять тишина.

— Ты! — ткнул пальцем в толпу немец. Автоматчики живо вытолкали к нему Жихара, отпихивая вцепившиеся в него руки сельчан. — Господин официр назначать тебя свой помощник! Ты отвечать за порядок в деревня перед немецкий власть!

Матвей мялся, косясь на жену в толпе, а та изваянием стояла, дочек обнимала — даже с пригорка видно было ее осанистую фигуру.

— Кто есть твой деревня коммунист?!

— Так никого, товарищ…

Хлесткая пощечина заставила его смолкнуть.

— Товарищ волк тебе Тамбов! Тут есть господа!

Матвей пролепетал что-то, склоняя голову.

— Надо было его грохнуть! — сжал кулак Гурьянов. — Дезертир — перебежчик!

— Помолчи ты, — шикнул Густолапов. — Не слышно же ничего!

Немец что-то втолковывал Жихару, поглядывая сверху вниз на согнутую голову, а в это время из-за избы слева показались фрицы. Они тащили перевязанного бойца, подпихивая его стволами винтовок. Следом вели фельдшерицу, растрепанную, испуганную.

— Янис! — пискнула Лена и зажала рот, чтобы не закричать.

— Ничего не будет, — беспечно заявил Антон. Солдаты глянули на него, предлагая заткнуться. Николай напрягся: у него не было сомнений, что Лапалыса ждет что-то скверное. Судя по бесцеремонному отношению к нему, конвенция о ненападении на раненных, немцами была похерена. Но то, что было дальше, Санин все-таки не ожидал.

Парня поставили перед толпой на колени перед офицером и… застрелили. Просто и без затей — одиночным выстрелом в затылок. Не демонстративно — чуть лениво, обыденно. Так уток по осени отстреливают…

Николай лицом в траву уткнулся, зубы сжал: нельзя было Яниса оставлять, нельзя было без боя уходить.

На нем теперь смерть рядового. Он виноват — не отмыться.

— Так будет каждый, кто против немецкий порядок! — объявил переводчик.

Грохнул еще один выстрел — упала фельдшерица.

Кто-то вскрикнул, запричитал.

— Так будет каждый, кто помогать Зоветам! Кто укрывать коммунист, солдат — расстрель! Кто пособник Кр-расный армий — расстрел! Саботаж — расстрель! Подрыв порядок, сопротивление — расстрел! За каждый наш убитый зольдат — пять ваших! Кто ни ез-сть с нами, тот ез-сть против, тот есть враг! Расстрель!

Лена зажала уши, зажмурилась, чувствуя как внутри нарастает волна. Это был не страх, ни паника, даже не ярость — это был сонм чувств, которые глушили разум и были готовы вырваться наружу животным криком, ринуть на фашистов без ума и разума.

— Ща бы как жахнуть из всех стволов! — выплюнул Васечкин, посеревший от увиденного. Остальные потерянно молчали.

— Бабу-то за что?… — прошептал Лучин.

Толпу разгоняли. К ногам убитых привязали веревку, затянув ее петлей и перекинув через бывший флагшток знамя над сельсоветом, подтянули. Теперь вместо красного флага висели два трупа головами вниз.

— Фенита ля комедья, — протянул Перемыст, глядя на покачивающиеся трупы стеклянными глазами.

Николай лежал в прострации, не знал что делать: уходить, оставить все как есть? Нельзя, душу выворачивает. В бой вступить и положить остальных? Нельзя. Не правильно.

Эмоции его переполняли и он никак не мог с ними справиться, а надо было. Не дело, ни место сопли распускать красному командиру.

— Уходим, — бросил глухо, через силу.

Бойцы осторожно двинулись в лес, оставляя позади деревню.

Глава 7

Шли понуро и осторожно. К ночи вышли на участок железнодорожного полотна с разобранными рельсами. "Техработы", — значилось на табличке заграждения.

— Нашли когда, — буркнул Васечкин.

Дроздов на насыпь опустился, самокрутку справил, закурил:

— Темнеет, — передал "козью ножку" другу.

— Ночью передвигаться проще, меньше шансов напороться на фрицев. На карте правее как раз лесной массив начинается. По нему до Пинска добраться можно.

— Почему именно в Пинск?

— Больше шансов. Лесной массив, болота — хорошее прикрытие. Если ночь прошагать — к утру должны выйти, — сделал пару затяжек, передал самокрутку Густолапову. Тот пару затяжек и Галушко отдал, пошла «ножка» по кругу.

Лена поежилась — прохладно — тихо спросила:

— Так и будем бегать? — ни упрека, ни злости в голосе уже — грусть.

Николай глянул на нее, поправил лямку автомата и вперед пошел. Остальные за ним потянулись.

Стемнело и идти стало трудно, не видя куда, что под ногами, а тут еще дождь начался. Об этой стороне природных явлений девушка позабыла. Ей все казалось далеким, другим: снег, который пушистыми хлопьями ложился на улицы Москвы, дождь, под которым они с Надюшей бежали из Ленкома, прыгали по лужам, мокрому асфальту, с бликами от огней. Тогда он казался теплым и родным, а сейчас холодным, чужим.

Когда-то она любила дождь. Любила его веселую трель по подоконнику, лужи, которые можно измерить, вдоволь побродив по ним. И даже если промочишь ноги — ничего страшного. Можно прийти домой, закутаться в плед, согреваясь, и пить чай с клубничным вареньем, поглядывая в окно.

Этот дождь был другим и вызывал неприятные ощущения. А может, она стала другой?

Грохнуло — молния. А Лене показалось — обстрел, и она невольно вздрогнула, чуть не растянулась на мокрой траве.

Где-то впереди залаяла овчарка, и бойцы чуть ускорили шаг. Вскоре сквозь деревья показалось странное сооружение: сарай, вышка и колючая проволока. В отсветах молнии можно было заметить фрицев в дождевиках и массу людей за ограждением, сидящих, лежащих прямо на земле под дождем.

— Что это? — невольно вцепилась в руку Николая. Тот поглядывал из-за сосны в том же направлении, как и остальные бойцы.

— Лагерь военнопленных, — сообщил Дрозд. Вытер лицо от влаги ладонью. — Когда успели суки все колючкой опутать?

— Что здесь путать? Коровник уже стоял. Колючку по периметру кинуть, вышку поставить — от силы сутки работы.

— Не дай Бог снова в плен, — протянул младший сержант Гурьянов.

— Сколько взяли, гадюки, бригада ж не меньше, — вздохнул Густолапов, трепетно прижимая к груди мешок с провизией.

— Вот и мы б так щас маялись, — вздохнул Лучин.

Николай автомат сжал, палец к спусковому крючку потянулся: так бы и жахнул сейчас по всей фашистской архитектуре…

— Что с ними будет? — спросила девушка про пленных.

Антон пиджак с себя снял, на плечи Лены накинул:

— Завтра кашлять да сопливить начнешь — узнаешь, — буркнул, отходя. Санин очнулся, глянул на Лену — а ведь правда, заболеет еще — насквозь промокла. Заставил надеть, застегнул и воротник поднял.

— Нельзя болеть.

В пиджаке стало много теплее, но все равно зябко, неуютно, и холод, казалось, к костям пробирался. Однако Лена старательно замотала головой:

— Не заболею, тепло. Антон, спасибо.

— Всегда готов, — бросил тот насмешливо, но над кем смеялся: над собой, над словами или над ней — Лена не поняла.

— А если дать по вышке? — нос к носу приблизился Дроздов к другу. — Гранату кинуть и нет ее. Потом из всех стволов жахнуть.

Заманчиво, ой как заманчиво. Только вот "из всех" и «жахнуть» получится на пару минут. Хватит? Санин оглядел отряд: лица бойцов, угадывающиеся в темноте были у кого решительные, напряженные, у кого испуганные.

— Глупо, — тихо заметил младший сержант. — Местность не знаем, сколько немчуры здесь околачивается — тоже. Ляжем, а толку не будет.

"И в своих же в темноте попадем", — подумал Николай. Но как же хотелось поперек здравого смысла пойти и завязать бой, если не помочь своим, то хоть панику в стане врага устроить, чтобы неповадно было по чужой земле, как по своей ходить, колючкой ее опутывать.

Но их двенадцать, всего двенадцать человек и девочка, и за каждого Николай отвечает.

Немцев же много больше. Ограждение, если приглядеться, до самой станицы тянется, до огоньков в окошках, темных очертаний изб на холме. Большое селенье, лагерь большой и охрана немаленькая.

Бинокль бы, хоть отсюда посмотреть, оценить приблизительно силы врага. А не зная обстановку в пекло лезть?..