Бродячие собаки - Жигалов Сергей Александрович

За рекой в ледяной темени пещеры у костра попискивает его дитеныш. Чтобы он выжил в холода, нужны теплые мягкие шкуры… Лай еще ближе. Тело охотника напряглось, слилось со стволом дерева и только суженные глаза из под лохматых волос бегают из стороны в сторону. Все обретает не виданную доселе яркость и выпуклость. Кажется, он видит не только ржавую шапку муравейника, но и заснувших под ней мурашей, переломленную ураганом осину с черной сердцевиной, куст шиповника, осыпанный красными каплями ягод. Слышен быстрый шорох листвы под лапами. Мелькнула между кустами рыжина, высунулась острая мордочка с черными подпалинами на скулах и раскаленным угольком острого язычка. Она принюхивается, опустив мордочку, и не видит, как от дуба качнется человеческая фигура, свистнет ли нацеленный в нее камень, или отыщет налипшие на передней лопатке репьи медная искорка мушки, какая разница. Она бросится в сторону, но сил достанет лишь зарыться мордочкой в листву и, лежа на боку, короткими машками лап грести палую листву. Охотник кинется к добыче, схватит ее за задние ноги, вскинет кверху. Золотистый мех полыхнет на солнце, вырвет из горла счастливый рык.

Он освежует добычу тут же в кустах. Привычно удивится, разглядывая будто свитую из красных веревок тушку с оскаленной пастью и тонким голым хвостом. Отшвырнет ее в куст шиповника. И не увидит, как высоко в небе кругами уже ходят вороны…

Так было, есть и еще долго будет…

Взгляд егеря поймал за кустами серый промельк. Вскинул стволы. Палец на спусковом крючке начал нежное смертоносное движение: «Но почему серая…» — успел подумать егерь, и это мгновение спасло Найде жизнь. Она выскочила из-за куста, белея своей правой передней, с улыбкой во всю раззявленную пасть.

— Тварина, что ты наделала, — одними губами беззвучно закричал егерь. Замахнулся ружьем. — Застрелю, тварина!

Швырнул в нее сучком. Найда схватила сук зубами и принялась носиться кругами.

— Пошла, пошла отсюда, — ярился Венька, все еще надеясь, что набежит лиса. Минут через пять выскочила Ласка. Морда опущена, хвост набок.

«Обиделась, — догадался егерь. — Все из-за тебя», — он замахнулся ружьем на Найду. Та постояла, глядя на егеря желтоватыми глазами и пропала. Венька шел по просеке, гребя листву сапогами, когда услышал тонкий с привизгом лай Найды. Лай был не гонный, с одного места.

«Ежа, дура, катает, — понял егерь. — Всю осень в огороде облаивала, кололась, не впрок, дурище! Хотя какие ежи, ноябрь месяц? Может белку? — Он развернулся и пошел на лай. Скоро подала голос и Ласка.

«Не рысь ли облаивают?» — Венька на ходу перезарядил стволы крупной дробью, побежал. Листва шуршала под сапогами на весь лес. Когда до скрытых чащобником собак оставалось метров семьдесят, егерь услышал рычанье, хрипы. На полянке у вывернутого корневища осины, припадая на передние лапы, рычали и подпрыгивали обе собаки. Загнанный в яму под корни здоровенный лисовин, отбивался, клацал оскаленными зубами. Углядев хозяина, Найда поднырнула под корневище — рыже-серый клубок покатился по листве. На глазах у егеря в одну минуту Найда перехватила лисовина за горло, и все было кончено. Когда собаки успокоились, Венька представил, как все было. Лисовин, чтобы сбить Ласку со следа, запрыгнул на поваленную, упиравшуюся вершиной на другие деревья осину. Взбежал по стволу вверх. Ласка его потеряла. Найда учуяла верхним чутьем, облаяла. Когда же лисовин услышал приближающиеся шаги, он спрыгнул на землю и собаки загнали его под корневище…

Пройдет много-много лет. Шапку, сшитую из лисовина, сожрет моль. Забудется и эта странная охота. Однажды в осенних слякотных сумерках сделается на душе у старого охотника зябко и бесприютно. Он включит в темном доме свет, подойдет к зеркалу. Из запорошенных пылью серебряной глубины уставятся на него старческие в красных прожилках глаза. Обессиливающая боль в паху заставит почувствовать его подранком, когда тот слышит шорох листвы под ногами охотника, но нет сил улететь, уползти. И тогда он явственно ощутит присутствие страшной старухи с косой вместо охотничьего ружья в темном дальнем углу и поймет, каково было лисовину под корневищем осины.

Глава пятнадцатая

По вечерам Танчура ждала, пока муж уснет, уходила в другую комнату, чтобы остаться с Ним наедине. Ее все время неудержимо тянуло в Нему. На девятом месяце беременности она вдруг стала испытывать то же самое, что может чувствовать женщина, охваченная страстью к мужчине, веселому, болтливому, порочному.

Утром проснувшись, она сразу начинала думать о Нем. Ждала, когда муж хлопнет калиткой, и сразу шла к Нему. Вместе с Ним она убегала от мафии. На длинных авто мчалась по крутым горным дорогам… Хлопал над головой парус, и яхта, черпая бортом воду, разворачивалась и уносила ее к синему горизонту… Она брала интервью у папы римского, охотилась на белых акул, шалила в постели с французским принцем. Целовалась и дралась с пьяными ковбоями в борделях.

Он открыл перед ней жизнь, полную страстей, интриг, любви и ненависти… И ничего не требовал взамен, разве что утром протереть экран от пыли бархоткой. Она даже стала говорить и думать, как Он.

Венька диву давался, когда Танчура вдруг говорила про соседку: «Эта вонючая жаба совсем сбрендила…» или «Кинескопы телевизоров — презервативы реальности».

Как-то в постели вдруг зашептала:

— Дорогой, ты не хочешь поласкать мою киску?…

— Кошку что-ли с собой положила? — вскинулся егерь.

— Какой ты глупышка, мой дорогой. Мою киску, вот здесь…

— Тань, ты сперва роди, а потом уж будем… кошек…

— Яркие эмоции матери моему ребенку будут только на пользу, — отвечала Танчура оскорбленно. — Мой сын еще и плод цивилизации, блин!

Самое большее наслаждение Танчура испытывала, когда Венька вместе с ней садился у телевизора. Как будто она сводила вместе мужа и любовника. И всем троим было приятно.

В тот раз она уговорила мужа вместе посмотреть «классный фильмец».

Венька принес с кухни бокал с чаем, Танчура умостилась на диване, подложив под поясницу подушку.

С первых же кадров Виталька и про чай забыл. На экране через ядовитую зеленую лужайку перед замком выскочил лохматый босой мужик. На одной руке у него болтались наручники. Вслед ему гремели выстрелы. По сторонам от беглеца взметывались вырванные пулями клочья.

— Стрелки хреновы! Он же перед ними как на столе, и попасть не могут, — возмутился Венька.

— Расслабься, отдыхай душой и телом. — Танчура подалась вперед. — Это Сильвестр Сталоне.

— Лапшу на уши вешают, а я отдыхай.

Беглец тем временем взбежал по ступенькам замка, и тут его ранили. Оставляя на белом мраморе кровавую полосу, он вполз за дверь.

— Вишь, попали, — оживилась Танчура. — Дай отхлебнуть. Смотри-смотри! Он им не позволит тушить сигареты о задницу.

На зеленую поляну, как из решета, высыпались полицейские. Все в черной красивой форме с автоматами. Бросились к двери. И тут в замке раздался звон стекла. Из окна высунулся беглец. Он держал за волосы плачущую девочку лет пятнадцати в прозрачной ночной рубашке и тыкал ей в висок пистолетом.

— Эй, вы ублюдки сраные, прочь от двери! — орал он. — Хоть один шагнет за порог, и я продырявлю голову наследнице Джона Фергюсена. Он вас вряд ли похвалит!

Пока он кричал, снайпер в безрукавке и красных наушниках-глушителях целился в террориста. В оптическом прицеле крупным планом показали лицо девочки с налитыми ужасом глазами. По щекам ее текли слезы.

— Вень, я боюсь. Обними меня.

— Давай выключим. Может, на другом канале комедия.

— Не надо, интересно, убьют его или нет, — остановила Танчура. Венька обнял жену, снайпер опустил винтовку…

Девочка оказалась единственной дочерью сталелитейного магната. Богатого папашку находят где-то в Европе. Он бросает все дела, и реактивный самолет вспарывает бирюзовое небо над океаном… Девочке становится плохо с сердцем. У нее врожденный порок. Террорист трогательно ухаживает за ней. Когда он спешит по галерее за шприцем, снайпер еще раз ранит его. Из последних сил раненый ползет к девочке. Окровавленными руками делает ей укол. Девочка приходит в себя. Полные страдания глаза раненого обращены к ней: