Осколки царства - Дмитрий Володихин

Слава богу, Старшой бывал в таком неопределенном состоянии редко. Можно, конечно, жалеть пьяницу, но уважать его затруднительно, а уж любить и вовсе невозможно. Исключение делается только для двух случаев: либо когда он трезв, либо когда ты сам пьян.

Вот эти самые слюнки, огрызки и ботинки ничего, кроме отвращения, разумеется, не вызывали. Игорю нужно было преодолеть барьер восемь-девять, чтобы избавить Коляна от служебных неожиданностей: генеральный директор и учредитель фирмы Иван Филиппович имел обыкновение раз или два в неделю ровно через полчаса после начала рабочего дня обходить светлые чертоги основы процветания; указанные полчаса можно было определить как снисхождение к человеческим слабостям; сам дозор классифицировался как синкретичное наследие двух почти противоположных традиций - во-первых, даже Армагеддон не способен вытравить из души бывшего старшины-сверхсрочника любовь к порядку и тягу к контролю за исполнением, во-вторых, как и многие крепкие староверы, переехавшие в столицу из глухой провинции и сделавшие здесь хорошую карьеру, Иван Филиппович сочетал в своем характере непонятную для неверных почти высокомерную нравность с глубочайшим подчинением стихии строгого и аккуратного старообрядческого уклада; приняв уже все и всяческие новины, даже в армии отслужив семь лет противу воли семьи, он не желал принимать суеты и беспорядка; Иван Филиппович никогда не курил, никто не слышал от него бранных слов, не любил он риска, никогда не пил на людях и чуждался непокорных женщин; слюнки и торосы на рабочем столе вызвали бы у него беспредельный гнев. Немилосердное оставление Старшого на волю азарта судьбы было бы десять, так что Игорь все-таки решился потормошить его, но день сегодняшний судил избавить его от соприкосновения с нечистотой.

Атамана пришли спасать библейские глаза и округлый, идеально округлый подбородок. Изящная еврейка Фая пришла спасать возлюбленного русского разбойника, рассудив тысячелетней мудростью, что другого ждать и не приходится. Еврейкой она была только по названию. Фая родилась от Сарры и Соломона, от природы получила выдержанную, по-иерихонски древнюю красу, но не ходила в синагогу, не соблюдала мицвот и не отличала субботу от прочих дней недели. Ее речь была во втором поколении избавлена от слов, интонаций и сущностной иронии идиш. Зато среднегородского молодежного мусора в ней было на пять, в иных случаях до семи.

Полгода назад Игорь испытывал острое желание к девушке из бухгалтерии Фае. Она умела сфокусировать на себе внимание. Светло-фиолетовая юбка: сверху обтягивающая, затем складочки-оборочки (неведомые Игоревой мужской простоте плиссе, гляссе или гофре) ярусами чуть ниже колен. И так напевно обтягивало это сооружение бедра, что выше все, вплоть до самого лица, визуально почти не воспринималось - какое-то фиолетовое пятно, вторая, верхняя часть того места, где вот эта самая штука замечательно обтягивает. Голову Фаечка неизменно держала с легким наклоном: чтобы густая прядь слегка вьющихся черных волос не закрывала правый глаз. Восхитительно! Но не эти ударные элементы ее арсенала заставляли трепетные швейцарские механизмики его либидо играть нежнейшую мелодию, а только две тонкострунные подробности: округлый (идеально округлый) подбородок, выдававший породистую, концентрированную женскость, и большие темно-карие глаза, выдававшие породистую, почти археологическую этничность. На свете осталось не так уж много вещей с полностью выраженной сутью. Стопроцентная храмовость храма (не музейность, не патриархальность, не архитектурность, не видовость, а именно храмовость) столь же редка, что и стопроцентная урновость урны. Стопроцентный хлопок еще попадается, хотя и намного реже, чем обещают ценники. Но стопроцентная любовь, честь, возрастность, женскость или этничность - почти никогда. Всесмешение столь победительно, что порою совмещает почти противоположные вещи, и при этом рассудок обманывается какой-нибудь научной или этической иллюзией, позволяя безумию и хаосу отвоевать еще один маленький плацдармик. Немыслимое дело: венчаться, вступив в брак "на пробу", - для психологического здоровья и приобретения жизненного опыта. Еще ужаснее монархия, существующая в качестве мельхиоровых сережек на элегантных ушах республики. Совершенно нелепы журналистика в качестве конкурса на самую красивую ложь и власть, как конкурс на умение манипулировать журналистикой. Старик почти всегда молодится, молодой упрямо держит в глазах тусклые огоньки мудрого всеведения. Женщина так часто хочет мужеподобно бить мужчин ногами, мужчина так часто жаждет женоподобно испытывать боль от женских ударов! Русский чуть-чуть красится под европейца, белый под черного, компьютер под книгу, президент под государя. Добрый человек должен быть немного злым, чтобы не прослыть психом. И чем злее, тем лучше, тем правдоподобнее. Игорь почти всерьез опасался того, что лет через сорок каждому Кириллу потребуется стать немного Максимом, а каждой цифре 8 - отчасти буквой "ч". Имена совершенно утратили тягу к исправлению, аутентичность подсознательно ценилась теми, кто не полностью утратил внутреннюю неизменность, но ее высокая ценность внешне параноидальным образом оправдывалась высокой ценой... Игорь любовался в Фае тем, что никого почти не заставляло восхищаться в полдневном мире, - но лишь по той причине, что мир сам исказился и со временем искажается все больше. Округлый (идеально округлый) подбородок мог бы рассказать о том, как это удивительно и прекрасно: готовность принять в себя мужчину и беду, счастье и всю неумолимость судьбы, принять и пленить их в себе, ничуть не изменяя внутренней сущности. Большие темно-карие глаза сообщили бы тому, кто способен расшифровать такое сообщение, что несколько тысячелетий назад по пустыням кочевал малочисленный, небогатый, но бесстрашный и отмеченный печатью Бога народ. В Фае осталась пленительная форма, когда потерялось содержание; в мехи ее женскости почти невозможно влить вино правильного брака, поскольку на сто мужчин не более пяти знают, что это такое; в ножны ее этничности почти невозможно вложить клинок веры, поскольку даже крепчайшая вера иудеев опошлилась политикой и разнообразными атеистическими обстоятельствами истории.

Эта пленительная форма заставляла Игоря наведываться в бухгалтерию и заводить куртуазные прелиминарии, в то время как все его инструментальные завершения будоражила зрелая Фрейя; конечно, Фая безошибочным чутьем отыскивала в нем викингскую эманацию и всеми доступными современной дипломатии средствами семафорила о необходимости конгресса; какая южанка не мечтает оказаться возлюбленной яростного норманна! В сущности, у Игоря в голове месяц или около того вихрилось наваждение. Помилуй бог, не ухаживать же за всякой, чья физическая оболочка несет признаки древних ценностей! Да он знать не знал, что такое Фая, что с ней делать помимо очевидного... Но, разумеется, все подобные рассуждения импотентны в бою против глупой, но могущественной плоти. И если у Игоря не случилось близкого знакомства с изящной еврейкой, то заслуга тут совсем не за той мастерской мозга, где производятся благомысленные теории.