Евреи и Европа - Денис Соболев

Рассуждая в контексте новеллы Ибн-Шаббтая об особом социальном и экзистенциальном положении евреев Южной Франции, следует иметь в виду, что такое положение вещей, немыслимое во Франции или Священной Римской империи, было обычным в мусульманских государствах Иберийского полуострова и достаточно частым в христианских. С этой точки зрения Юг Франции был ближе к христианским государствам полуострова, нежели к «французской Франции», что частично может быть объяснено его географической близостью к мусульманскому миру. Во всех средиземноморских странах степень взаимного культурного обмена была весьма значительной, хотя ученые и чаще бывают склонны допускать подобный обмен по направлению от еврейской к христианской цивилизации. В этом смысле самым известным фактом является вклад еврейских переводчиков в формирование западной схоластики. Впечатляет также и то, что, хотя некоторые стихи Ибн-Габироля были включены в еврейский литургический канон, полный текст его единственного философского трактата сохранился не в ивритской, а в латинской версии. Можно привести и множество других примеров. В частности, учеными разных поколений было много написано о влиянии каббалы (особенно книги «Зоар») на идеи Пико делла Мирандолы.

Последний исторический вопрос, имеющий прямое значение для дальнейшего анализа, следующий: могло ли теоретически существовать взаимное сочувствие между катарами и евреями? Хотя прямых указаний на подобное сочувствие не найдено, оно кажется достаточно вероятным. Роджер II из Безье, возможно сам являвшийся катаром, лично покровительствовал евреям. Во время его правления на должность управляющего «регулярно назначались евреи». Точно так же и Раймона V Беньямин из Туделы описывает как правителя проеврейской ориентации. Евреи, в свою очередь, хранили верность правящим домам Южной Франции. Во времена поколения, предшествовавшего войне, когда виконт Безье был убит во время народного восстания, евреи оставались единственной группой населения, сохранившей верность правящему дому. Во время Альбигойских войн этот неофициальный договор имел, как кажется, важные последствия: когда Безье был осажден крестоносцами, по решению местных властей евреи были эвакуированы в замок Каркассон. Джордан объясняет решение молодого виконта тем, что «его ушей, несомненно, достигли слухи о том, что в призывах крестоносцев слышна и ненависть к евреям, вольно живущим на Юге». Впрочем, память о предыдущих крестовых походах и так была еще слишком жива в городе, ждущем неизбежного нападения. С другой стороны, массовая резня, жертвами которой стали катары, напомнила о резне евреев в Европе и Иерусалиме во время Первого крестового похода. В результате легко понятная ненависть евреев к крестоносцам могла получить выражение в сочувствии к их жертвам. Еврейским общинам легко было разделить ненависть катаров к Риму и его карательному аппарату. Резня в Безье, массовая казнь после падения Монсегюра, а также другие менее известные эпизоды подобного рода могут добавить лишнюю деталь к общей картине. Наконец, антиеврейская риторика крестоносцев могла способствовать подобной самоидентификации. Время от времени «История Альбигойского крестового похода» и другие тексты используют выражения вроде «синагога сатаны», имея в виду катаров. Если подобная лексика использовалась систематически, то этот факт вряд ли мог уменьшить страхи еврейского населения. Более того, важно и то, что папа Иннокентий III, стоявший за карательным походом на Юг Франции, последовательно занимался формулированием антиеврейских законов и проводил антиеврейскую политику. Последняя имела своей целью создать атмосферу изоляции и поражения в правах (так же как, впрочем, и в определенном смысле защитить евреев, что хорошо видно из «Constitutio pro Judeis» Иннокентия) и достигла пика на Четвертом Латеранском соборе, потребовавшем от евреев носить на одежде специальные опознавательные знаки.

Тем не менее основное различие, могущее показаться непреодолимым, оставалось — в теологических вопросах. Хорошо известно, что катары крайне отрицательно относились к Ветхому Завету и обычно изображали Моисея своего рода злым колдуном. Впрочем, несмотря на распространенное мнение, подобная вера в «манихейство» катаров слишком упрощает положение вещей и потому неточна. Они действительно верили в то, что Ветхий Завет был написан дьяволом, но делали исключение для Псалмов, Книг Иова, Исайи, Иезекииля, Иеремии, Даниэля, Двенадцати Пророков, а также для псевдоэпиграфических книг Соломона и Иисуса бен-Сиры. Более того, они верили, что часть этих книг была написана на небесах. Другая катарская школа, известная как школа Иоанна из Луджио, была даже готова включить в свой канон весь Ветхий Завет, но при условии его аллегорической интерпретации как описывающего «иной», духовный мир. В то же время между иудаизмом и мировоззрением катаров существовало много точек соприкосновения и сходства с богословской точки зрения, которые в данном политическом контексте могли оказаться более значимыми, чем очевидные различия.

Ненависть к крестоносцам была не единственным, что их объединяло. Подчеркнутый минимализм катарского культа, так же как их неутомимое иконоборчество могли задеть достаточно чувствительные струны в еврейской душе. Петр из Ле-Во-де-Сернэ пишет, что катары «называли образы в церкви идолопоклонством, а колокола считали трубами дьявола», и, хотя его предубеждение против катар очевидно, другие источники подтверждают это. К списку следует добавить и отрицание католических обрядов: катары отрицали крест, крещение детей и причастие. Более того, источники утверждают, что они систематически ломали кресты. Действительно, крест являлся, с точки зрения катаров, символом земного воплощения и страданий Христа — иначе говоря, наиболее опасных и ошибочных заблуждений. Сама идея того, что Бог мог стать человеком, была для них неприемлема, поскольку она предполагала наличие внутренней связи между царством Истины и Вечности и материальным миром зла и страданий. И соответственно кресты, как ультимативное выражение этой связи, были особенно ненавистны; их уничтожение часто упоминается как главный поступок, символизирующий утверждение катарского символа веры. Наконец, говоря о распространенных убеждениях катаров, следует сказать, что существует несколько свидетельств об их вере в то, что природа Иисуса не была божественна или была таковой в малой степени. Подобное преуменьшение роли Христа могло казаться евреям того времени более строгим вариантом монотеизма — хотя, в отличие от предыдущих точек соприкосновения, это не более чем предположение. Суммируя сказанное: при ближайшем рассмотрении историк культуры обнаруживает не только высокую степень интеграции евреев Юга в окружающий их христианский мир, но и вероятность их частичной самоидентификации с катарами.

Теперь, закончив подготовительную работу, остается показать, каким образом весь комплекс культурных, религиозных и политических взаимоотношений получил выражение в литературном тексте. Однако до того, как будет проведено подобное аналитическое сравнение новеллы Ибн-Шаббтая с более широким дискурсивным полем, мне хотелось бы сделать еще одно предварительное замечание. Катарская ересь представляла собой первый значительный вызов, брошенный западной церкви и католической доктрине со времен исчезновения ариан в начале седьмого века. Поэтому неудивительно, что многие нонконформистские движения объявляют себя «наследниками катаров». Долгое время история катаров оставалась излюбленной темой многих современных фантазий — и не только тех, кто продолжает поиски Грааля, предположительно спрятанного катарами незадолго до разграбления и резни в Монсегюре. Менее безумный и более распространенный подход описывает катаров как наследников древней духовной дуалистической традиции, пришедшей без малейших изменений (несмотря на разницу во времени, месте и культурном окружении) из манихейства через павликиан, богомилов и итальянских дуалистов в Лангедок и Лорагэ. К сожалению, и это не более чем фантазия, обнаруживающая каждой деталью свой современный, или, по словам Марка Пега, «викторианско-романтический», характер. Многочисленные исторические исследования показали, что появление катаров в гораздо большей степени связано с местными потребностями и недовольствами, чем с некой прозелитской деятельностью с Востока, а также то, что влияние богомилов на катаров было ограниченным. Более того, рядовые участники катарского движения вряд ли имели представление о его восточных корнях. Ко времени Папы Нихеты, когда была официально учреждена катарская церковь, весь этот район был исключительно нестабилен в доктринальном смысле. Сам Бернар Клервоский проповедовал здесь против еретиков, но, судя по всему, без особого успеха. Кроме того, еретики-дуалисты Лангедока, в отличие от дуалистов Северной Италии, вряд ли называли себя катарами. Самоназванием, наиболее часто встречающимся среди них, было bons omes (добрые мужи) и bonas femnas (добрые жены); термин «друзья Бога», amici Dei, применялся для обозначения духовной элиты — в отличие от простых верующих, crezens. Католические же хронисты называют всех «еретиков» альбигойцами.