Холодно-горячо. Влюбленная в Париж - Юмико Секи

Мама пришла ко мне в комнату. Она держалась напряженно, вид у нее был серьезный. Я уже догадывалась, что она мне скажет. Без всяких предисловий она начала:

— В том, что тебе кажется таким замечательным, на самом деле мало хорошего. Я не хочу, чтобы после тебе пришлось об этом сожалеть.

Пораженная, я осталась немой.

— Я беспокоюсь о твоем благополучии, — продолжала мама, — и не хочу, чтобы ты оступилась. Мальчики не контролируют свои побуждения, у них гораздо более сильные физические потребности. У девочек все иначе.

Иными словами, она пыталась мне внушить, что плотские утехи — исключительная привилегия мужчин. Какая нелепость! Какая жалкая ложь!

А как было у нее с моим отцом? Несомненно, брак по расчету мало располагает к плотским страстям, но, конечно же, они спали вместе — доказательством тому мое появление на свет, даже если не считать моих нерожденных братьев и сестер. В повседневном общении между ними и в самом деле не ощущалось ни единого проблеска чувственности. Сдержанность или стыд были причиной тому, что они набросили непроницаемое черное покрывало на эту весьма существенную сторону супружеской жизни?

Мамины речи нагоняли на меня невыносимую тоску, слова протеста застревали в горле. Возмущение, которое я не осмеливалась высказать открыто, в результате погрузило меня в какое-то оцепенение. Я свернулась клубком в кровати, чувствуя, что проваливаюсь в бездну.

Неделей позже, в холодную и дождливую субботу, я решила перейти к делу с одним мальчиком, которого видела до этого всего два-три раза в «Рок-шопе».

Ему было не больше семнадцати, но он уже пользовался устойчивой репутацией донжуана. Красивый, непостоянный, немного грубоватый соблазнитель; но именно это мне и было нужно — я не искала мужчину на всю жизнь. Будет даже лучше, если эта история обойдется без лишних сантиментов.

В сотне метров от «Рок-шопа» находился лав-отель (так поэтически-банально именовались заведения для случайных пар) под названием «Кастл». Подобных отелей было множество во всем Роппонги. Они отличались романтичными названиями и едва заметными входными дверями, иногда скрытыми невысокой каменной перегородкой. «Кастл» был построен в псевдоевропейском стиле — жалкая копия замков вдоль берегов Луары. Прием был анонимный — в крошечное окошечко ресепшена не было видно даже лица портье, выдающего ключ от номера.

Пока мы курили, старая горничная принесла нам чай. Она нейтрально-вежливым тоном пожелала нам «хорошо провести время» и тут же удалилась. Комната была просторной, но совершенно безвкусно обставленной. Зеркала со всех сторон окружали огромную кровать, одинаковую в ширину и в длину, под розовым покрывалом из искусственного шелка. За полупрозрачной стеклянной перегородкой была ванная комната с ванной в форме огромной раковины.

Я не испытывала страха — только легкое смущение при виде этого нарочито эротического интерьера. Мой партнер, судя по всему, не в первый раз был в подобном заведении, и это действовало на меня успокаивающе. Внешне он мне нравился — этого было достаточно, чтобы пробудить во мне желание.

Все прошло без особых затруднений и особых потрясений. Его поцелуй мгновенно возбудил меня, надевание презерватива не заняло много времени. Но что до любовной техники, он оказался довольно заурядным. Может быть, его смущала моя девственность. Позже мне нечего было ему сказать.

Я попросила его не звонить мне домой. Его телефон я записала, но была уверена, что никогда им не воспользуюсь.

В следующий уик-энд я снова встретила его в «Рок-шопе». Он спросил, не хочу ли я снова пойти в «Кастл». Я отказалась, объяснив, что сегодня «не в настроении».

Это не была любовная история. Я не испытывала ни сожаления, ни разочарования — только чувство освобождения.

Глава 14

Зима в Париже была хмурой, но я не хотела поддаваться унынию.

Мои хождения по университетским забегаловкам не отбили у меня охоту познакомиться с другими заведениями студенческого досуга, а также существующими в них льготами. Одним из таких мест стала спортивная ассоциация Жюссье. В университетских корпусах между центральным зданием и набережной располагалось множество спортивных секций.

В семидесятые годы у французов все еще была репутация людей, предпочитающих наблюдение за спортивными состязаниями участию в них. Однако в гимнастических залах, оборудованных всем необходимым, собиралось множество народу. Я выбрала волейбол — как наиболее привычный мне вид спорта.

Два десятка волейболистов-любителей устроили тренировочную игру. Движения их были неловкими и неслаженными. Хотя я уже много лет не брала в руки мяча, выяснилось, что не утратила прежних навыков, и мои способности привлекли к себе внимание. По окончании игры ко мне подошел молодой человек и предложил место в университетской сборной. Я была польщена, но все же не решилась принять предложение: не хотела, чтобы время, проведенное во Франции, было занято одними лишь спортивными тренировками.

Однажды в гардеробе мне застенчиво улыбнулась одна из студенток. Она была высокой и стройной, однако некрасивой — на худом лице выдавался чересчур длинный нос. Недостатки внешности подчеркивались неловкостью манер. Свою гибкую фигуру она всегда прятала под белым бесформенным костюмом для джоггинга.

Она сделала мне комплимент по поводу моей игры в волейбол. Не зная, что сказать в ответ, я объяснила, что играла еще в Японии, когда училась в колледже.

— О, так ты японка?

Ее блеклые глаза оживленно вспыхнули. Жюстина оказалась настоящим полиглотом, она специализировалась в сравнительном литературном анализе, изучала японский и китайский в Школе восточных языков. По случайному совпадению или по иронии судьбы первая француженка, которая решила познакомиться со мной, говорила по-японски.

Жюстина была родом из маленького городка Изер и жила в Париже последние четыре с половиной года. Раз в неделю мы виделись с ней в спортзале. Она преподавала лицеистам на подготовительных курсах и никогда не ходила на студенческие посиделки в кафе, предпочитая уединение приятельской болтовне. В студенческом общежитии или муниципальной библиотеке она проглатывала десятки книг за месяц. У нее никогда не было жениха или приятеля.

Однако, несмотря на ее высокие интеллектуальные способности, я не думала, что общение с ней будет особенно интересным.

По большому счету мой парижский круг общения включал в себя лишь небольшое количество иностранных студентов. Некоторые из тех, с кем я познакомилась еще в Сорбонне, продолжали оставаться в Париже. Мобильные телефоны в те времена были чем-то из области фантастики, а городские в большинстве своем не имели автоответчиков. Поэтому после нескольких бесплодных звонков мы обычно теряли контакт друг с другом.

Оставались японские студенты. Некоторые жили здесь уже по два-три года и готовились к государственному экзамену на докторскую степень. Им тоже с трудом удавалось завязывать дружеские связи с французами, и в основном они общались с соотечественниками. Различные сведения и советы по части повседневной жизни быстро распространялись благодаря нашему духу взаимопомощи. Если кому-то из нас удавалось найти французов, расположенных к общению, он тут же предоставлял возможность познакомиться с ними и всем остальным. В кафе Латинского квартала устраивались французско-японские дружеские обеды. Я никогда не отказывалась от приглашений; это всегда была возможность развеяться и, возможно, завести новых друзей.

На одном из таких обедов я познакомилась с двумя французскими интеллектуалами — один занимался геополитическими исследованиями в CNRS,[8] другой был старшим преподавателем истории Японии. Мои соотечественники были в основном университетскими преподавателями или студентами третьего цикла; отношения чаще всего завязывались в этой среде. Французы, привычные к общению с иностранцами, много говорили, старательно выбирая понятные для нас выражения. Иногда мне казалось, что я по-прежнему на лекциях по французской цивилизации в Сорбонне.

В тот вечер нас было семеро — четверо японцев и три француза, собравшихся в недорогом ресторанчике на рю Декарт. Двое из трех французов учились в Школе восточных языков, но третий не принадлежал к университетской среде. Клод, тридцатипятилетний холостяк, был инженером. Его привел один из моих японских приятелей, который однажды разговорился с ним в японском бистро. Клод был среднего роста и телосложения, с каштановыми волосами, начинавшими слегка редеть на макушке, со спокойным взглядом. Он занимался айкидо, восхищался романами Кавабаты и Танидзаки и изучал японский методом погружения. Это вызвало у меня некоторую настороженность.