Узник иной войны - Мэрилин Мюррей

Дома все оставалось по-прежнему. Возвращаясь из Берлингема, я знала, что ничего не переменится, и все же втайне надеялась на это. Но стоило моим «детям» вернуться в Аризону, как началось землетрясение. Зияющие пропасти разверзались, чтобы поглотить меня. Мне казалось, что моих детей похоронят заживо.

На этот раз я оказалась погребена под горами бухгалтерских книг. От безумных головных болей раскалывался череп. Боли в груди убивали меня. Однажды я вновь рухнула на пол в кабинете. Я уперла кулак себе в грудь, пытаясь уменьшить боль, чтобы вдохнуть. Мой плачущий обиженный ребенок бился об пол и кричал: «Боже, почему Ты позволяешь этому случиться со мной вновь? Это несправедливо!»

Умом я понимала, что справедливость тут ни при чем. Бог никогда не обещал, что все будет прекрасно. Он никогда не обещал жизнь без боли. Но несмотря на это я по-прежнему все просила, просила и просила избавления от боли.

Врачи, как и прежде, не обнаружили, что являлось причиной моей боли. Результаты всех анализов были нормальными. Кардиолог взглянул сквозь очки на мою кардиограмму. «Миссис Мюрей, что в настоящее время вызывает у вас стресс?»

Я принялась загибать пальцы, перечисляя главные причины.

Врач покачал головой. «Если вы существенно не измените ситуацию, то будете продолжать испытывать сильную боль, и, возможно, столкнетесь с новыми проблемами».

Я ушла из кабинета, довольная тем, что анализы ничего не обнаружили, но озабоченная стрессом, над которым была не властна.

В то время как мой организм вернулся к физическому состоянию, которое было до терапии, моя душа начала расти и расцветать. Мои «дети» решительно не собирались оставаться погребенными под обломками окружавшего меня хаоса. Мой Чувствующий взрослый пробился к ним и начал вытаскивать их из-под завалов. Пришла пора принять несколько здравых решений.

Я вновь появилась у доктора Крайсела. Я не была у него с тех пор, как мы с Тоддом несколько месяцев назад прекратили нашу терапию. После семи месяцев в Берлингеме я отдавала себе отчет в том, что физическая боль напрямую связана с моей эмоциональной болью. Я рассчитывала, что консультация у доктора Крайсела поможет мне выяснить, какие эмоциональные проблемы сказываются на моем физическом состоянии.

От доктора Крайсела не укрылась боль, отразившаяся на моем лице. Он наклонился ко мне и произнес: «Мэрилин. Неужели вы ни во что не цените свою жизнь? Табличка на мой двери говорит, что я семейный консультант. Мое дело – спасать браки. Но куда важнее для меня спасение жизней. Вам с Тоддом совершенно необходимо вновь прийти на консультацию, чтобы остаться в живых. Если вам с Тоддом представляется неудобным встречаться со мной – это нормально, я подберу вам другого консультанта прямо сейчас».

По дороге домой я навестила нашего с Тоддом старого друга. Он пригласил меня к себе в кабинет. Я спросила у него, не мог бы он поговорить с Тоддом вместо меня.

Я сказала: «возможно, тебе удастся убедить Тодда, что если мы не прибегнем к помощи консультанта, мне придется уйти, чтобы выжить».

Наш друг откликнулся: «Я поговорю с ним. У меня даже есть знакомый, которого я могу порекомендовать. Мы вместе работали. Он замечательный семейный консультант».

Несколько дней спустя Тодд обратился ко мне с предложением начать консультирование у терапевта, с которым он собирался встретиться.

Неужели, неужели мне не придется двигаться к моему новому рубежу в полном одиночестве! Это известие вернуло к жизни мои надежды. Оно не избавило меня от стресса, но на мгновение облегчило его. Надежда и поддержка.

Грохот землетрясения на время умолк.

11. болота и бикини.

Мне не сиделось на месте. «Что мне делать, Пит? Мне не к кому направлять этих страдающих людей, кроме как к тебе». Я беспокойно шагала по комнате. «и что именно происходило со мной? Что за «разделение на части?» Я хочу понять и осмыслить все это».

Доктор Дэнилчак взглянул на меня с понимающей улыбкой и произнес: «Ты не думала о том, чтобы вновь взяться за учебу?»

«Что?»

«Займись своим образованием. Почему бы тебе не заняться психологией?»

При мысли об учебе мне тотчас представилась орава молодых людей, которые годами слоняются из одной аудитории в другую. Я покачала головой. «Это не для меня».

Доктор Дэнилчак улыбнулся. «В этом смысле, конечно, нет. Но ведь существуют колледжи с государственными лицензиями, которые могут зачесть твою прежнюю учебу. Выясни, что есть поблизости, и посмотри, что тебе подходит».

Я обнаружила Оттавский университет в Фениксе. По иронии судьбы университетский городок располагался в Канзасе.

Я отправилась на первое собеседование, готовая к разочарованию, однако встреча превзошла все мои ожидания. Со мной обращались, как со взрослым человеком, поняли, что именно мне нужно, и знали, как мне помочь. Первым делом мне предложили пройти подготовительный курс из восьми занятий по одному вечеру в неделю.

На первом занятии я оглядывалась вокруг, с тревогой понимая, что впервые после терапии мне придется постоянно общаться с незнакомыми людьми. Сознавая свою ранимость, я сомневалась, удастся ли мне удержать равновесие между настоящим и прошлым.

Взяв себя в руки, я села на единственное свободное место возле чернокожего джентльмена лет примерно пятидесяти пяти. Выяснилось, что во время Второй мировой войны он находился в тренировочном лагере, который базировался на Среднем западе. Я тут же вспомнила о нападении, но запретила себе думать об этом и постаралась получше узнать этого человека. Он оказался внимательным и вежливым. Я порадовалась тому, что мое выздоровление достигло той стадии, когда я смогла подружиться с незнакомцем.

На следующий день между мной и Тоддом произошел очень тяжелый разговор. Я с большим энтузиазмом делилась своими впечатлениями от учебы. Для меня это стало осуществлением цели всей моей жизни. Тодд не разделял моих восторгов на этот счет. Однако я вновь получила поддержку. На этот раз она исходила от доктора Ральфа Эрла, с которым мы начали работать одновременно в качестве семейного консультанта и индивидуального терапевта.

Мне нередко начинало казаться, будто я с треском тащусь через угрюмые болота, где кругом зыбучие пески. Проваливаясь в трясину, я искала руку помощи. Доктор Эрл, Доктор Дэнилчак, Джинджер, Мисси, Мэри Сью, Синтия Моурс – моя новая приятельница, работавшая терапевтом в офисе доктора Эрла, моя группа «Больше чем друзья»: я нуждалась в людях, готовых мне помочь выкарабкаться и обладающих достаточной силой для этого.

Мой плачущий обиженный ребенок, похоже, не собирался оставлять меня в покое. Он всегда был где-то поблизости, своим плачем давая мне знать, что он по-прежнему по горло в трясине. Его засасывают разочарование в Тодде, возрастающая физическая боль, проблемы в галерее, тревога за родителей, сплетни, которые обо мне ходят. Последние с каждым днем становились все неприятнее.

Большинство людей не понимало мою боль. Они не были способны отождествиться с ней. Понять меня им было ничуть не легче, чем людей, вернувшихся из Вьетнама. Людей, чьи личные границы были разрушены минами в Дананге, пулеметами вокруг Дакто или охранниками – садистами в тюрьме Хоало.

Моя боль не могла сравниться с болью этих людей. Но мои личные границы были точно так же разрушены, и последствия этого отражались на моих близких точно так же, как и на членах семей ветеранов Вьетнама.

Люди предпочитают закрывать глаза на то, что Вьетнам вообще имел место. Люди предпочитают закрывать глаза на то, что существует сексуальное насилие над детьми. Принять, что эти ужасные вещи действительно происходят, значит обратиться к своей собственной боли, собственной потребности в исцелении – а такая перспектива пугает.

С чего начинается исцеление? Сколько часов, недель, лет терапии потребуется пройти? И будет ли человек совершенно здоров после этого? Как можно судить о том, насколько человек выздоровел эмоционально? Кто устанавливает нормы? Слишком часто норма выражается следующим образом: любой, кто вписывается в мой тип границ – здоров. Любой, чьи границы отличны от моих – болен.

Многие из этих людей не понимали, что семь месяцев интенсивной терапии не могли просто стереть моего Плачущего обиженного ребенка. За это время терапия смогла лишь обнаружить этого ребенка и помочь мне понять, как много сил ему пришлось положить, чтобы сообщить мне о своем существовании. Терапия научила меня общаться с этим ребенком, но сам ребенок не мог быть «стерт». Это не повторяется.

Некоторые люди думали, что смысл терапии был именно в том, чтобы заставить боль исчезнуть. Они не понимали, что исцеление – дело всей оставшейся жизни, что некоторые некогда раны никогда не заживут полностью. Терапия может помочь затянуться открытым ранам, но шрамы останутся все равно. Организм может вести себя так, как если бы с ним все было в порядке; но кожа натянута и чувствительна к прикосновениям, как у человека, который получил серьезные ожоги по всему телу. Огонь может опалить человека до самой души. То же и с сексуальным насилием. Это огонь, который испепеляет. У кого-то серьезные ожоги затрагивают только часть тела. Я была покрыта ожогами вся, целиком.