Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира [Антология] - Владимир Яценко

Очевидно, список неприятных сюрпризов для Алексея на сегодня не исчерпывался подбитым ведомым, и это отчетливо прозвучало в голосе командира:

— Лейтенант Соколов, отправляйтесь с посыльным. Вызывают, срочно. — Рядом с Весниным стоял щупленький солдат-узбек из аэродромной роты и с любопытством разглядывал асов, внимавших лекции командира с огромного бревна, послужившего импровизированной скамейкой для внеплановых занятий по тактике.

— Куда вызывают, товарищ гвардии майор? — Алексей вернулся мыслями с курского неба на грешную землю аэродрома.

— Куда-куда… — Герингу под м…да! — Подуставшие от тактических премудростей летчики громко расхохотались, но пояснение Веснина о вызове в особый отдел сменило хохот понимающим молчанием, а лица стали серьезнее прежнего. — Где и во что ж ты успел так вляпаться? — Командир с досадой покачал головой.

— Ну вот там-то мне все и расскажут, — растерянно улыбнувшись, Соколов посмотрел в глаза Веснину, раздраженно теребившему свои знаменитые на всю дивизию усищи. — Разрешите идти?

Алексей поднялся с бревна, одергивая гимнастерку.

— Поулыбайся мне еще! В учебку сошлю на хрен, к Гитлеровой матери. Будешь новобранцев гонять! — Майор оставил в покое усы, снял фуражку и, стряхивая с нее несуществующую пыль, сочувственно добавил, глядя в добродушную сероглазую физиономию молодого пилота: — Если вернешься к вечеру… Если вообще вернешься.

— Есть вернуться, — лейтенант подобрал неуместную улыбку, поправил пилотку и, механически козырнув командиру, обратился к посыльному: — Ну что, солдат, идем?

— Пойдемте, товарищ лейтенант. Товарищ капитан-особист приказал быстрее. Мрачный он и сердитый, очень сердитый.

Направившись вслед за узбеком, Соколов услышал за спиной продолжение лекции: «Немец — мужчина серьезный и дисциплинированный, а потому часто предсказуем. Моя задача — научить вас этим пользоваться. Мелочей в нашем деле не бывает. Бояться врага не следует, но недооценивать — тем более». Алексей поймал себя на мысли, что не выходивший у него из головы Альбатрос, был сегодня утром, вопреки Веснину, абсолютно непредсказуем. При этом действия звена Соколова легко были фрицем просчитаны. Уже четвертая встреча с ним в небе над «Курским выступом» закончилась конфузом для сталинского сокола (ох и наслушался Алексей шуточек на предмет своей фамилии). На счету неуловимого врага было уже двое убитых, один тяжелораненый, два сбитых новеньких Яка, да еще сегодня — не подлежащий восстановлению Пашкин ЛаГГ. И все только из родного полка, а сколько еще других? Разумеется, такие частые встречи с одним и тем же мессером должны были рано или поздно заинтересовать особый отдел. Но, как назло, никаких вразумительных объяснений всему происходящему у Алексея не было, и он целиком переключился на волну предстоящего разговора: «Не зря, ох, не зря командир так за меня опасается. Ну и поганую же картину нарисует сейчас особист, а уж выводы сделает — мама не горюй! О последствиях лучше не думать вообще». Однако, ожидая сурового допроса по подозрению чуть ли не в измене, доказательствами которой особый отдел вряд ли станет себя утруждать, Соколов не учел одну важную деталь. Жизнь любит поначалу удивлять нас обстоятельствами, которые при внимательном осмыслении находят себе вполне разумное объяснение.

— Гимнастикой занимаешься, Соколов? — Вопрос коренастого особиста, подволакивающего правую ногу, показался, скорее, легкой провокацией, чем попыткой психологического давления на прибывшего по его распоряжению пилота. Заинтересованный тон, которым он был задан, еще меньше вписывался в представления Алексея о допросе с пристрастием.

А неторопливый жест, с приглашением присесть на слегка повернутый по отношению к столу стул, вообще привел летчика в замешательство.

— Плаванием. Занимался. До войны, — конечно, интерес капитана мог быть продиктован простой и понятной завистью полукалеки к вполне здоровому молодому человеку. Однако в проницательных глазах особиста Алексей увидел кое-что другое. Взгляд был оценивающим и скорее испытующим, чем подозревающим. Все это дезориентировало Соколова окончательно, как смена расположения неба и земли в апогее петли Нестерова, — «Небо под ногами», лучше и не скажешь. Так когда-то пошутил командир учебной эскадрильи, потрепав в качестве поздравления русую шевелюру свежеиспеченного пилота. — Сейчас не до плавания, товарищ капитан. Все больше летаю.

Попытка лейтенанта поддержать непринужденный тон собственного допроса понравилась увечному капитану.

— Я тоже летал, но это до войны. Однако жизнь вносит свои коррективы, часто неприятные, а иногда еще и непонятные. А может быть, не жизнь, а Судьба. Кто знает? — Проковыляв за свой стол, капитан присел. Бросив два кусочка сахара и опустив ложку в граненый стакан с дымящимся чаем, стал размешивать, неинтеллигентно гремя ложкой. Тяжелые, вязкие, тягучие мгновения ожидания, пронизываемые только этим звуком, спустя почти полминуты нарушил вопрос: — Leutnant Sokoloff, schprehen sie deutsch?

— Товарищ капитан, я, кроме «ханде хох», толком и не знаю ничего. — Алексей улыбнулся, как обычно в таких случаях, добродушно и широко. — Говорила мне мама: «Учи языки!» — но мне не до этого тогда было, а потом и вовсе — война. Нет, ну пару фраз понимаю, когда фрицы в эфире орут, в бою. Ну да эти фразы каждый аэродромный солдат знает не хуже меня.

— А Остапчук какой язык предпочитает, русский или украинский?

— Сейчас он вообще молчит как рыба. В медсанбате лежит. Вы, наверное, в курсе обстоятельств, по которым он там оказался, товарищ капитан? — Вопрос о Пашке вывел Соколова из себя окончательно. Он плюнул на всякую осторожность перед лицом особиста и, обнаглев от непонимания сути задаваемых вопросов, решил спросить сам, в лоб: — Вы ведь из-за этого меня вызвали?

Реакция капитана поразила несокрушимым спокойствием:

— Соколов, зови меня Вячеславом Ивановичем. Да, ты прав, вызвал тебя из-за этого, но не только и не столько. Главным образом, тебе бы стоило беспокоиться по другому поводу. Как ты собираешься объяснить свою привычку вступать в бой последним из руководимого тобой же звена?

Алексей внезапно вспомнил, как притихли его товарищи, услышав от Веснина, что его вызывают в особый отдел. На лицах некоторых из них он уловил в тот миг легкий виноватый оттенок. Вполне допуская, что кого-то из них уже успели допросить, Алексей никак не мог предположить, что его рассказы о не слышимых другими в эфире фразах летчиков люфтваффе найдут заинтересованного слушателя в особом отделе: «Вот ведь товарищи-офицеры, мать их за ногу! Посмеиваются надо мной, Жанной д’Арк называют, за то что голоса слышу, которых не слышат они. А сами наложили в штаны перед особистом и выложили все как на духу, все, чем я с ними поделиться успел. Уж наверняка серьезными выглядеть старались, когда решили о сих чудесах поведать».