Всё так (сборник) - Елена Стяжкина

Ни дать, ни взять не удалось. В штанах оказалась брешь. Не так, чтобы совсем дырка… Если бы дырка, Олегу бы стало страшно. Просто штаны были отдельно, валялись на полу, а Олег – отдельно, на кровати. В этом, наверное, было все дело. Зато он спел: «Мы красные кавалеристы, и про нас рассказчики речистые ведут рассказ…»

– Дурак, – сказала Валя, когда он сфальшивил. И «подмогла». Вывела ноту на нужный уровень.

– А меня в аспирантуру из-за бабы Зины не возьмут.

– Возьмут на следующий год, не трагедия, – обнадежила Валя и медленно застегнула халат.

Халат… Это потому что у Олега только штаны были отдельно, а руки – ничего. Руки на месте. Для почти братских объятий их силы вполне хватило.

Когда Валя была на пятом, Олег Сергеевич вел в ее группе семинар. На пятом курсе, а не на пятом месяце. Когда Валя была на пятом месяце, Олег Сергеевич не заметил, но говорили, что она родила, вышла замуж и из комсомола. Но этот ее последний подвиг не успел засчитаться ни Олегом, ни в биографию. На семинарах Олег сознательно занижал Вале оценки. Его раздражали туфли… Туфли, валявшиеся под первой партой, отдельно от отекших Валиных ног. Иногда они, туфли, самоходом двигались в сторону доски. И Олег мог бы о них споткнуться. Он злился и ставил Вале пятерки с минусом.

* * *

– Мы на «ты» или на «вы»? – угрюмо спросил Олег Сергеевич.

– Дурак, – сказала Валя.

– Вообще-то, декан… И это, заметь, я еще даже не пел…

– Ну? – Она невежливо и неуклюже уселась на стул.

Олег хотел спросить: «Как тебя угораздило?», но сдержался. Не хватало еще драки в присутственном месте. Тем более с носительницей его потенциальных читателей.

– На тебя тут пишут, – сказал Олег Сергеевич.

– Не обращай внимания, – посоветовала она. – Не трагедия…

– А зачем ты тусуешься возле студенческой столовой с пацанами? Тебе есть, что ли, нечего? Ты ж доцент, между прочим.

– Я над докторской работаю, – поморщилась она.

– Тема – говно? – оживился Олег Сергеевич. – Совсем не нравится? А я тебе говорил!

– Нормальная тема. – Валя снова поморщилась и ласково обняла свой живот. – Сейчас мы тут родимся, узнаешь тогда…

– А не поздно?

– И это, заметь, ты еще даже не пел…

Валя по-прежнему была рыжей. Веснушки катались по ее лицу и были похожи на зернышки. Для полноты картины не хватало курочки. Но и без курочки Валя была красивой. И глаза – огромные, нахальные и непостижимо черные, как весь Африканский континент.

Олег вздохнул…

– Ты больше не будешь? – спросил он. – С Семеновым? Ну хотя бы в рабочее время…

– Это, между прочим, мой сын! Единственный!

– А там – дочка? – обрадовался Олег Сергеевич. По итогам маркетинговых исследований Олег Сергеевич больше любил девочек, потому что девочки больше, чем мальчики, любили его сказки.

– А там – дочка, – гордо сказала Валя. – И все это богатство от одного мужа. И Василию Петровичу я об этом говорила! Сто раз! Он не верит. Воспитывает, понимаешь… Делать ему больше нечего!

– Действительно, – согласился Олег.

* * *

Дел на факультете было много. Во-первых, война мировоззрений. Пока без обычного в таких случаях бомбометания, но с вполне конкретными баррикадами, окопами и взятыми городами. Недавно в этой войне пал Киев, мать городов русских. Украинские филологи праздновали победу и за глаза называли русских «чухной и мордвой». Русские нетерпимо шли в контратаку, размахивая петербургскими дневниками Тараса Шевченко. Их дело, конечно, не было правым. Но в агонии своего имперского сознания они могли еще ого-го-го чего наделать…

«Олег? Вы с нами? – кричали ему с обеих сторон. – Волошинское «А я один стою меж них в вселенском пламени и дыме» не пройдет. Не тот случай! Только трусы прячут голову в песок!»

«Почему в песок?» – удивлялся Олег. Он, например, если куда и прятал голову, то в «Гарри Поттера»: искал формулу успеха новой детской литературы, отчаянно завидовал тиражам и надеялся, что когда-нибудь он тоже…

Дел было много. Факультет дружно и ненавистно переходил в «болонский процесс». Модули, баллы, контрольные выстрелы, рейтинги, отчеты о выполнении. Особенно, конечно, отчеты и опять баррикады. Классики против модернистов. Линия фронта здесь была неровной. Ради сохранения «классики образования» заклятые разноязычные враги заключали временные перемирия и били тяжелыми, но академическими предметами легковесов-модернистов. По долгу службы Олег Сергеевич и тут должен был находиться на передовой. Но отлынивал… И пули свистели у виска, но пролетали мимо. Все-таки мимо.

Дел на факультете было много… Литераторы против журналистов, теоретики против методистов, лаборанты против профессоров. Стенка на стенку, кафедра на кафедру…

Война как способ не видеть реальности. Вероятно, на факультете был открыт новый метод борьбы с жизнью за окном. Но кто бы взялся его запатентовать?

Олег Сергеевич не взялся бы… Но поставлен был как раз для этого. Проректор по АХЧ так и сказал: «Пусть они все будут живы и здоровы. Главное, чтобы живы и здоровы… И пусть себе бьются…»

* * *

– Ты Петровича не ругай, – попросила Валя.

– Анонимка как высшая и конечная форма любви? – усмехнулся Олег.

– Ну да… Это же даже хорошо, что кто-то смотрит за нами внимательно. Это означает, что мы кому-то еще нужны. – Валя снова поморщилась. Ей было неудобно сидеть. Судя по размерам живота, стоять, ходить и лежать ей тоже было вряд ли удобно. Олег Сергеевич вздохнул. В голове мелькнула привычная стыдная мысль: он бы тоже хотел родить ребенка. Не получить от кого-то, а именно родить. Такие вот глупости и никакого гомосексуализма. И даже напротив… Очень сильно напротив.

Так сильно, что Олегу Сергеевичу никак не удавалось жениться дольше, чем на два года. Мама даже ругала его за это: «Женщин, сынок, все равно будет всегда больше, чем места в твоем третьем паспорте…»

Олег Сергеевич чувствовал, что это правильно, но несправедливо. Он смотрел на Валю и старым, еще общежитским, глазом, конечно, любил ее. А новым, и.о. деканским, глазом он любил совершенно другую женщину, очень молодую, наглую и аспирантку постороннего факультета.

– Валь, понимаешь, выгнать Василия Петровича я никак не могу! – вздохнул Олег Сергеевич и зажмурился. Василий Петрович читал историю мировой культуры, называл Босха Боксом, в фамилии Дали ставил ударение на первый слог, засыпал на семинарах, зато когда-то он был сыном полка, а значит, и ветераном, и героем. – Никак не могу!

– Я тебе выгоню! – снова поморщилась Валя. – Не за тем ты тут поставлен!

– Не за тем. Я тут – хранитель Мавзолея…

– А где тогда Ленин? – вздохнула Валя. Без Ленина ей, вероятно, было скучно.

– Так в Польше же, – усмехнулся Олег Сергеевич.

* * *

После бабы Зины Олег сделался борцом. В аспирантуру, как и было сказано, его взяли только через год. Четыре четверти плюс каникулы плюс «Большие перемены» Олег Сергеевич оттрубил Нестором Петровичем. В вечерней школе рабочей молодежи. Кино и жизнь сильно отличались друг от друга. Но к этому Олег привык еще в детстве. В кино в магазинах были апельсины, в школах – черепахи, во дворах – Тимур и его команда. В жизни Тимур и его команда случались не во дворах, а как раз в магазинах. Черепах и апельсинов в жизни Олег не видел вовсе.

Но такое разделение благ Олег считал красивым, а значит, справедливым. А бабу Зину он красивой не считал.

И именно это сделало его борцом. Олег Сергеевич клеймил Зинаиду Павловну за все: за искажение истории педагогической науки, за умалчивание репрессий, за верность Сталину и Крупской, за цитаты из речи Горбачева, за анонимки… Он выводил бабу Зину на чистую воду везде, где мог поймать: на партийных собраниях, советах факультета, открытых лекциях, в коридорах… Даже в столовой.

Баба Зина держалась и огрызалась. И это еще больше делало Олега Сергеевича борцом. Все было точно по Архимеду: сила действия равна силе противодействия, тело, погруженное в воду, выталкивает из нее… Что? Не важно. Важно то, что баба Зина это первое начала.

Олега предупреждали: «Отойди! Убьет!» Олегу рассказывали, как Зинаида Павловна схарчила заведующего кафедрой украинской филологии только потому, что поссорилась с его женой в парикмахерской. «И это всего лишь волосы! – шептали Олегу в ухо. – А ты ее мордой в биографию тычешь!» Раньше почему-то считалось, что биография значительно дороже, чем волосы.

О бабе Зине говорили, что она угробила карьеру собственному сыну, пожаловавшись на его моральный облик в обком партии. Еще говорили, что она прячет под подушкой кафедрального стула мышьяк и может пустить его в дело в любой момент; еще говорили, что на ее совести сотня утопленников – детей местной филологической кошки.

А Илья Семенович Коткин вызвал Олега к себе и спросил грустно:

– А если Зинаида Павловна завтра умрет от инфаркта? Как вы будете с этим жить?