Русская мафия — ФСБ - Владимир Мальсагов

Родители новой жены были в панике, обнаружив пропажу дочери, ее отец метал громы и молнии, клянясь отомстить похитителю, но потом замял дело — прежде всего потому, что семья существует за счет Муталибова и зависит от его капитала. А Мамед, в оправдание кощунственного поступка, сказал: «Понимаете, я так любил Асю, и она так обставила наше гнездышко на свой вкус, вложив всю свою душу, что если б другая женщина пришла в дом — это было б предательством по отношению к Асе. И поэтому я выбрал племянницу, которая отнеслась бы ко всему созданному тетей с любовью и бережливо!».

Так как Мамед — дагестанец, он попытался объяснить действия и с той стороны, что у дагестанцев не возбраняется брать в жены довольно близких родственниц, даже двоюродных сестер.

После окончания Первой чеченской войны и выборов Президента, Мамед попытался подлезть к Басаеву, заказав за границей рекламные проспекты с изображением Шамиля Басаева, видео-ролики и т. д. Но выборы в президенты Масхадова не дали осуществиться планам М. Муталибова.

(Дополнение 2008: Ныне Мамед, сделав хороший «подъездной» подарок Рамзану Кадырову, научившись совершать намаз и даже выучив арабский алфавит, что позволило ему «читать» Коран, получил от Рамзана «добро» на пост муфтия Чеченской Республики. — Таковы наши «праведники». Полысевшие и убеленные сединами, они чинно, как подобает умудренным опытом и набожным старцам, достойно прожившим жизнь, наставляют молодежь и в одночасье «превращаются» в символ той моральной чистоты, о которой сами никогда не имели понятия).

…Дела таких «офицеров» и «солдат» Хана и Таса, как «Макс», Юра, Адлан, Виктор, Гасан, позже «Маратка» и других, наводили ужас на все иные ОПГ по Москве, да и стреляли они спокойно, даже в центре Москвы имея в карманах удостоверения сотрудников спецслужб. Так «Макс» Максим Лазовский — майор ФСБ, Марат — старший лейтенант, Адлан — капитан…

Известный тогда вор в законе В., считавшийся смотрящим за Москвой и впоследствии похороненный на Ваганьковском кладбище, проводил с Ханом некоторые работы криминального плана. Он неоднократно предлагал Хану стать ему «братом», то есть вором в законе, и говорил, что знает его с «правильной воровской стороны». На что Хан неизменно отвечал, что всегда готов оказывать поддержку и уважение, но он — чеченец, национальные законы и обычаи для него — превыше всего, а у чеченцев самыми важными являются кровно-родственные отношения, что не сходится с воровскими понятиями.

О Руслане Атлангериеве слышал с разных сторон, — в том числе немало положительного и в зоне поселка Чернокозово, где он отбывал наказание до моего этапирования туда. Лично мы с ним не знакомы. Они с Ханом были в очень близких, дружеских отношениях, и каждый заботился и помогал другому в зоне, так как до последнего ареста каждый находился в заключении, когда другой оставался на свободе. Вслед за последним арестом их пути разошлись, а для Хана работа среди преступного мира стала уже не так привлекательна, и он ринулся к власти — в политику с большими «нефтяными» деньгами.

Тогда же, выйдя на свободу в 1986 или 1987 году, Хану с Русланом удалось развернуть такую бурную деятельность в Москве, что практически все более или менее денежные места были обложены данью. Платили все — от коммерческих палаток, магазинов, авторынка в «Южном порту», ресторана «На Разгуляе», все гостиницы, кроме, пожалуй, «России», так как там в основном селились депутаты Верховного Совета СССР. Даже знаменитый парк Горького оказался «под крышей». Всего-то нужно было зайти с «дипломатом» к директору, вынуть оттуда и тут же собрать автомат АКСУ («специально укороченный Калашникова»), — то есть сделать «предложение», от которого директор никак не мог отказаться. С этого момента парк Горького аккуратно отчислял очень крупные деньги.

Первый валютный ресторан на Пятницкой, «Лазания», был создан с целью отмыва валюты, для встреч с высокими чинами КГБ и правительства, для переговоров с лидерами других ОПГ. Хозяином был посажен Аракелов, ныне также покойный — так как многое происходило на его глазах, во многое был посвящен и знал, по всей видимости, немало опасного. У него находился «общак» с чеченскими деньгами.

Именно в «Лазанию» приезжали иногда генералы КГБ Суслов, Хохольков, Коржаков, Барсуков и другие обсудить направление деятельности, на какую компанию или коммерсанта необходимо оказать давление, а по необходимости предупреждали об опасности со стороны того или иного сотрудника МУРа о готовящемся «заказе» или даже «маленькой войне» со стороны других ОПГ, как, к примеру, со стороны

Отари Квантаришвили после смерти его брата, или о разборке с Шакро, когда он позволил себе необдуманно обронить что-то негативное и задел интересы Хана.

Глава 11. Свобода

Когда я практически отсидел уже весь срок по назначенной мне судом по статье 108-й «десятилетке», с учетом скинутого горбачевской амнистией совсем крохотного отрезка, — меня неожиданно забрали на этап, и в столыпинском вагоне, уговорив конвой, я узнал о конечном пункте этапирования — в Хасав-Юртовскую тюрьму.

Я знал, что все это время отец бился за мое освобождение, и журналисты «Советской России» провели расследование, которое и помогло опровергнуть обвинительный приговор. Вышла большая статья о моем незаконном осуждении, а на дворе уже стояли горбачевская перестройка и гласность, что способствовало опротестованию Генеральной Прокуратурой моего приговора и возврату дела на новое расследование — с дальнейшей отменой приговора.

Ну а пока меня просто этапировали в Хасав-Юртовскую тюрьму, и ничего этого еще не было. Пошел третий месяц долгих и нудных дней пребывания в неизвестности. Из-за летней жары, обычной для ХасавЮрта, духота в камере была невыносимой.

Раньше, в 1983 году, на одно спальное место приходилось по двое, а то и больше заключенных, и в духоте немыслимой, из-за нехватки кислорода спичка моментально гасла, — все дышали, как рыбы на суше. Мне тогда часто вспоминались кадры из известного фильма «Броненосец Потемкин», где показывали кочегаров в машинном отделении корабля, грязных от угольной пыли и мокрых от пота. Мы были в подобном положении, с той разницей, что кочегары после смены уходили на отдых в каюты, а наша «смена» была нескончаемой. Тогда-то и умер тот молодой парень, сердце которого не выдержало, — и его смерть послужила критической точкой для стихийного бунта…

Сейчас же в отреставрированной, свежевыкрашенной тюрьме хоть и было народу не меньше, чем при бунте, но мест из-за пристройки прибавилось. И валяться на шконке можно спокойно целыми днями, дыша испарениями свежей побелки и масляной краски.

Меня этапировали из Чернокозово — зоны, которая чем-то хуже других, чем-то во многом лучше. Андропова не стало, к власти пришел Горбачев, и веяния перестройки докатились до ГУЛАГа. Родные говорили, что в газетах вышли статьи о моем незаконном осуждении, о фальсификации дела органами КГБ, и вывоз мой из лагеря осуществлен по этой причине. Но я старался мысли о свободе и все надежды гнать прочь. Заканчивались мои десять лет усиленного режима: я отсидел почти до звонка. Оставался год с копейками, и я хорошо знал, что в зоне хуже нет, чем расслабиться или настроиться, даже подумать о близкой свободе. На моих глазах те, кто тешил себя подобным образом, — мол, «Мы с судьей перетерли: год, от силы полтора «подболтают», — а, возвращаясь из суда с 8 -10 — 12-ю годами, падали духом, опускались, а у кого и «крыша» напрочь съезжала.

Нет, в тюрьме нельзя расслабляться и настраиваться на скорейшую свободу. В зоне, конечно, относительно вольней, чем в тюрьме: там хоть можешь выбирать, с кем общаться, можно сходить в другой отряд, с кем- то поговорить. Да и «валом других движений», — забот, которые зэки сами сочиняют себе в зоне, как правило, связанных с «дорогами» на волю. Это алкоголь, наркотики, продукты питания — «хавчик» и прочее. Всё, чем можно убить пустое, тягучее время. Бессмысленное и тупое, которого в неволе страшно много. В камере же оно еще нуднее.

И я лениво почитывал «Мастера и Маргариту» Булгакова, до моего ареста бывшую запрещенной в СССР, порой с неохотой отвечая «первоходчикам» на их дурацкие вопросы типа «Сколько мне дадут?» или «А киллер — в авторитете?». — Отвечая: «Насчет срока — у прокурора спроси», «Киллер — непуть. Человека за деньги или еще за что-то убивать нельзя. Убивают — защищаясь, или за честь и достоинство».

Мне все надоело, и я написал прокурору, чтобы отправили в лагерь добить остаток: «Больше все равно не дадут: и так, как знаете, сижу по политическим мотивам. Приговорен я к лишению свободы — но не последнего здоровья». Написал — хоть разозлить. А терять мне и так нечего. Написал, явно куражась, что «не перестраиваются и не идут в ногу с КПСС — вслед за Горбачевым».