Ниточка к сердцу (сборник) - Эрик Рассел

Так или иначе, тут выскочили марсиане: в первый раз за шесть рейсов им предстояла настоящая работа. Давление уже поднялось до нормы, и им пришлось потерпеть, пока они не влезли в свои шлемы с наплечниками. Кли Янг покрутил носом, недовольно помахал щупальцем и пропищал: «Плавать можно!» Это такая любимая марсианская шутка: всякий раз, когда давление им не по вкусу, они машут щупальцами, как будто плывут, и говорят:

«Тут плавать можно». Только когда Кли Янг нацепил свою одежку и спустил в ней давление до привычной ему одной десятой, ему стало полегче.

Нужно отдать марсианам должное — они работали на совесть. Они могут удержаться на самом гладком полированном льду и вкалывать по двенадцать часов на таком кислородном пайке, которого человеку с Земли не хватило бы и на девяносто минут. Я видел, как они выбрались через шлюз наружу, выпучив глаза под своими перевернутыми аквариумами и таща кабели питания, плиты для ремонта обшивки и сварочные аппараты. За иллюминаторами занялось голубое сияние — это они принялись резать, ровнять и залатывать ту рваную дыру.

Все это время мы продолжали пулей лететь к Солнцу. Если бы не авария, мы бы скоро развернулись и часа через четыре дошли до орбиты Венеры. Там мы дали бы ей себя догнать и, не спеша притормозив, спокойно пошли бы на посадку. Но когда в нас врезался этот крохотный метеорит, мы все еще держали курс прямо на самую жаркую печку во всей Солнечной системе. И теперь мы продолжали к ней лететь, а скорость все росла под действием притяжения Солнца. Я вообще-то и сам собирался написать в своем завещании, чтобы меня кремировали, но не так скоро.

В носовой рубке Эл Стоу непрерывно совещался с капитаном Мак-Нолти и двумя астровычислителями. Снаружи по корпусу продолжали ползать марсиане, озаряемые вспышками мертвенно-голубых огней. Механики, конечно, не дожидались, когда ремонт будет окончен, — они надели скафандры, отправились в аварийный отсек и принялись творить там порядок из хаоса.

Все они были чем-то заняты, и мы, остальные, им завидовали. Даже в безнадежном положении гораздо легче, если можешь что-то делать. А бить баклуши в то время, когда другие работают, — мало приятное занятие.

Два марсианина вошли через шлюз, взяли несколько плит обшивки и снова выползли наружу. Один из них прихватил еще и карманные шахматы, но я их тут же отобрал. Потом я решил наведаться к нашему негру — врачу Сэму Хигнету.

Сэм буквально вытащил механика из могилы. Помог кислород и массаж сердца. Это могли сделать только длинные, ловкие пальцы Сэма. Кое-кому такое удавалось и раньше, но не часто.

Сэм как будто не знал, что произошло, да и не проявил к этому никакого интереса. Он всегда такой, когда у него на руках больной. Он ловко затянул разрез на груди механика серебряными скрепками, разрисовал ему все тело йодированным пластиком и охладил липкую массу, обрызгав ее эфиром, чтобы она застыла.

— Сэм, ты чудо! — сказал я.

— Это Элу спасибо, — ответил он. — Эл доставил его сюда вовремя.

— Нечего сваливать вину на другого, — пошутил я.

— Сержант, — сказал он серьезно, — я врач. Я делаю, что могу. Я не мог бы спасти этого человека, если бы Эл не доставил его ко мне вовремя.

— Ладно, ладно, — согласился я. — Пусть будет так.

Сэм — хороший парень. Но он, как и все врачи, немного помешан на этике. Я оставил его возиться с больным, который уже начал ровно дышать.

На обратном пути я встретил Мак-Нолти — он проверял топливные цистерны. Он взялся за дело сам, а это что-то да значило. Лицо у него было озабоченное, а это значило очень многое. Это значило, что мне можно не тратить время на составление завещания, потому что его никто никогда не прочтет.

Я смотрел, как его осанистая фигура скрылась в носовой рубке, и слышал, как он сказал: «Эл, наверное, тебе…» А потом дверь закрылась и стало тихо.

Похоже было, что он возлагает на Эла немалые надежды. Что ж, Эл был как будто на многое способен. Теперь, когда мы сломя голову летели в тартарары, шкипер и этот молчаливый запасной пилот держались как закадычные приятели.

Один из агрономов выскочил из своей каюты. Я хотел было скрыться в каптерке, но не успел. Он уставился на меня широко раскрытыми глазами и сказал:

— Сержант, там, в моем иллюминаторе, виден полумесяц!

Он стоял, выпучив глаза на меня, а я выпучил глаза на него. Если нам видна половинка Венеры, значит, мы пересекаем ее орбиту. Он тоже все знал — это было написано у него на физиономии.

— Так на сколько же времени нас задержит это несчастье? — настойчиво продолжал он.

— Не представляю, — ответил я вполне искренне и почесал в затылке, стараясь выглядеть одновременно бодрым и туповатым. — Капитан Мак-Нолти сделает все, что возможно. Доверьтесь ему. Папаша все может!

— Вы не думаете, что нам… э-э-э… грозит опасность?

— О, конечно, нет!

— Врете, — сказал он.

— Знаю, — ответил я.

Это его обезоружило. Недовольный и озабоченный, он вернулся в каюту. Скоро он увидит Венеру в фазе три четверти и расскажет об этом всем остальным. И тогда нам придется жарко. Мы попадем в пекло.

Последние остатки надежды испарились примерно тогда же, когда дикий рев и сильная тряска возвестили нам, что умолкнувшие было ракетные двигатели снова заработали. Шум продолжался лишь несколько секунд, а потом двигатели отключили: было уже ясно, что с ними все в порядке.

Услышав шум, агроном выскочил из каюты, как ошпаренный. Теперь он знал самое худшее. За три дня, прошедшие с тех пор, как Венера предстала перед нами в виде полумесяца, все уже узнали о нашем положении. Венера осталась далеко позади, и сейчас мы пересекали орбиту Меркурия. Но пассажиры все еще надеялись, что кто-нибудь совершит чудо. Ворвавшись в каптерку, агроном сказал:

— Двигатели снова работают. Значит…

— Ничего это не значит, — сказал я. Не стоило пробуждать напрасные надежды.

— Но разве мы не можем развернуться и полететь обратно?

Он вытер пот, стекавший по его щекам. Это было не от испуга: просто температура внутри корабля уже мало чем напоминала Арктику.

— Сэр, — ответил я, — мы теперь несемся с такой скоростью, что уже ничего нельзя сделать.

— Эх, пропала моя ферма, — с горечью проворчал он. — Пять тысяч акров наилучшей земли для выращивания венерианского табака, не считая пастбищ.

— Сочувствую, но с этим все кончено.

«Tрррах!» — снова заработали ракеты. Меня швырнуло назад, а его скрючило, как будто от боли в животе. Там, в носовой рубке, кто-то — или Мак-Нолти, или Эл Стоу — время от времени запускал двигатели. Никакого смысла в этом я не видел.