По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Борьба за существование? — усмехнулся Георгий.
Кент серьезно сказал:
— Нет, существование, и довольно сносное, тебе обеспечено. Лидером надо быть, Георгий. Хоть в чем-то.
— Лидером — это начальником?
— Ирония товар хотя популярный, но дешевый, — серьезно сказал Кент. — Ты же отлично понимаешь, о чем я говорю.
— Ладно, учту ваши советы, — буркнул Георгий.
Как в воду глядел Кент — года полтора Георгий ходил в мэтрах. Его сразу сделали руководителем группы, повысили оклад, через полгода вне очереди дали однокомнатную квартиру. Перед ним заискивали начальники лабораторий и отделов, — задач было втрое больше, чем могла осилить его группа, и во многом только от Георгия зависело, за какую из них взяться.
Сначала лидерство не требовало от Георгия заметных усилий — с лихвой хватало знаний, полученных на курсах. Разумеется, он читал кое-что из спецлитературы, но далеко не все и только отечественную. А Витенька Митрошин, тихонький лобастый мальчик в умных очках, не просто читал, а основательно штудировал, обложившись словарями, новейшие зарубежные публикации, и довольно скоро стал вежливо возражать Георгию, уточнять, предлагать свои идеи. Делалось это не только вежливо, но и предельно почтительно и корректно. Витенька был молод и явно не питал честолюбивых намерений. Начальническое кресло Георгия тогда, несомненно, его не привлекало, его интересовала лишь истина (теперь его бывшая группа давно уже стала отделом, руководит которым тот самый Витенька — Виктор Александрович Митрошин, по слухам без пяти минут доктор наук). Так что Георгий мог быть пока спокоен. Он в общем-то и был спокоен. Главное — самое страшное осталось позади, воспоминания об Ольге уже не так сильно мучили его, у него было какое-то положение в институте, интересная работа… А впрочем, не такая интересная, как хотелось бы. Во всяком случае, в конце дня расставался с ней Георгий без сожаления, в институтской библиотеке по вечерам не засиживался, не то что Витенька, и далеко идущих планов не строил.
Спокойную эту жизнь непрошено нарушил Коля Барсуков. Шагал он солнечным апрельским утром по светлому институтскому коридору навстречу Георгию, издали улыбался, заранее готовясь к дружеским объятиям. Георгий еще несколько секунд не узнавал его. Но не узнать нельзя было, и безрадостно заныло под сердцем. Но пришлось улыбнуться, и приобнять Колю за плечи, и сказать что-то вроде «рад видеть тебя, дружище». А какая уж тут радость…
Коля, казалось, совсем не помнил, что и трех лет не прошло, как они вместе хоронили Ольгу, и будто не он плакал над ее могилой. Коля был радостно возбужден предстоящим отъездом в поле, сказал, что заскочил в их «епархию» буквально на минутку, увязать кое-что, завтра вся их «банда» вылетает в Красноярск, надо бы, конечно, основательно встретиться и поговорить, но теперь уж, наверно, осенью, как вернется с поля…
Георгий немногословно отвечал на его быстрые вопросы, отделывался общими словами: «Да ничего, живу помаленьку… Внедряю математику в геологию…» Об Ольге Коля не заговаривал. И совсем уже было собрался Георгий проститься с ним, да Коля вспомнил:
— Знаешь, Алексей Павлович-то умер.
— Алексей Павлович?
— Ну да, Климашин, забыл, что ли?
— Когда?
— Месяца три назад. Рак оказался. Трех дней до пятидесяти не дожил. — Коля вздохнул. — Хороший мужик был… А у меня из головы вылетело — он ведь для тебя папку с материалами по касситериту оставил.
— Для меня? — не поверил Георгий.
— Ну да, я сам видел, помогал разбирать его бумаги. Так и написано сверху: «Для Свиридова». Жена говорит, он еще за полгода до смерти стал приводить все в порядок, — видно, чувствовал, что жить мало осталось. Она и просила меня разыскать тебя, я ведь письмо тебе на Урал писал, вернулось — «не проживает». А ты, оказывается, вон где… Я дам тебе адрес, съезди.
Коля торопливо написал адрес в своей записной книжке, вырвал листок и, протягивая Георгию, повторил:
— Вот, съезди. Я, как вернусь, загляну к тебе, пообщаемся. А теперь пока, бегу, дел еще куча.
Убежал Коля. А Георгий, постояв еще в коридоре, поплелся к себе в комнату, где был у него свой уголок, отгороженный шкафами, да так и просидел до обеда, глядя в окно. Думал. Первое решение было — не ездить к жене Климашина, вообще выкинуть из головы эту трагическую касситеритную одиссею, ничего не помнить, не знать… Но не помнить оказалось так же невозможно, как не узнать при встрече Колю. И когда пошел на обед, почти осязаемо, физически почувствовал Георгий — не тот уже он, что был утром. Кончилось его недолгое перемирие с прошлым…
К жене Климашина он поехал уже на следующий день, взял папку и стал в метро просматривать ее. Материал был обширнейший. Две недели Георгий разбирался в нем. Климашин упорно стоял на своем — должен быть касситерит на Бугаре. Но почему он оставил папку именно ему, Георгию? Может, больше просто некому было? Вероятно, никто не хотел разбираться в его доводах. А доводы, каждый в отдельности, были не бог весть какие убедительные. И даже собранные воедино они не производили внушительного впечатления. Но ведь он как будто говорил, что министерство само организовало поиски на Бугаре. Почему же они не были продолжены? И для чего Климашин оставил ему эту папку, не приписав ни единого слова? Как завещание?
Георгий поехал в министерство. Он знал, что Голубев теперь работает там, и пошел к нему. Тот узнал его сразу, слегка удивился и обрадовался.
— Ба, кого я вижу!.. Проходи, гость залетный, садись. Какими судьбами?
Георгий сказал, что работает тут же, под Москвой, и Голубев удивился еще больше:
— Они же в основном теорией занимаются, тебе-то что там делать?
— И я в некотором роде теоретиком заделался.
Георгий коротко объяснил, как он оказался в этом институте.
— А поле, значит, побоку? — спросил Голубев.
— Да как знать… Я в общем-то по этому поводу и пришел к вам.
— Мы ведь на «ты» были, — напомнил ему Голубев.
— Ну, ты теперь большой начальник, — неловко сказал Георгий.
— Ну и что? Ладно, не церемонься, выкладывай, зачем пришел.
— Ты Климашина помнишь?
— Да как не помнить…
Георгий рассказал ему о материалах Климашина и даже выложил папку на стол, нерешительно пододвинул Голубеву.
— И что же? — спросил Голубев, не притрагиваясь к папке.
— Мне кажется, прав был Алексей Павлович, должен быть касситерит на Бугаре.
— Это и ему казалось.
— А почему, собственно, были прекращены поисковые работы?
Голубев помолчал, взглянул на часы.
— Вот что, Георгий… Сейчас я тебе ничего не могу сказать. Не в моем сие ведении,
