Холмы, освещенные солнцем - Олег Викторович Базунов

Борис воспринимал натуру страстно, сильно. Ви́дение его открывало в ней характерную угловатость, терпкость, проявлявшуюся в цвете, в форме, в «вязке пространства». Ту терпкость, которую он так любил у Иванова и особенно у Сезанна, которую различал в музыке Прокофьева.

Терпкость, терпкость ягоды терновника, кислая терпкость раненной зубами ягоды, остающаяся на небе и языке…

Он вспоминал наставления «стариков». Мысли его были отрывочны, точны и остры.

У него есть холст, есть краски и кисти, с их помощью он «должен слиться с природой в единое целое, подчинить ее себе, заставить людей почувствовать то, что чувствует он, открыть людям присущую природе внутреннюю правду, присущую ей жизненную силу»…

Рисунок только наметить. Основные массы. Нельзя отделять рисунок от красок. Не задерживаясь на частностях, удерживать понятие целого.

Любой кусок холста должен свидетельствовать об упорном труде. В работе нужно идти только по линии наибольшего сопротивления.

Иногда, доработавшись до того, что начинали неметь спина и рука, держащая кисть, он садился тут же на землю и листал альбом. Просматривал сделанные в лагере рисунки и опять перечитывал исписанные страницы. Особенно те из них, в которых, как ему казалось, словами было выражено то, к чему должен был стремиться как художник именно он.

Вот эти страницы:

Если бы все художники, всех времен и народов, написали бы с одного места одну и ту же гору, то не получилось бы и двух одинаковых полотен. Каждое отличалось бы от других. Линиями, цветом, тоном. В различии формы проявилось бы различие индивидуальностей, темпераментов, видений, а также степень проникновения в суть изображенного, глубина охвата его, а значит, и глубина духовного мира каждого художника.

Есть два основных типа художников. Первый — это художники, как бы приносящие изображаемое в жертву своей индивидуальности. Они изображают мир таким, каким он представляется в свете их эмоций, переживаний, горестей или радостей. Изображение человека, пейзажа или натюрморта они используют как повод для создания своего лирического портрета или для отображения своего состояния, своей индивидуальности, а через нее — отображения индивидуальности своего современника.

Второй тип — это художники, как бы приносящие свою индивидуальность в жертву изображаемому. У этих художников индивидуальность проявляется в степени проникновения в глубины окружающего мира, в силе выражения этого проникновения. Такие художники не стремятся к иллюзорной независимости от мира; растворяясь в нем, они достигают победы над ним.

Первые — открывают свою индивидуальность. Вторые — средствами своей индивидуальности открывают сокровенные глубины мира. Одни пишут себя в Горе. Другие собой пишут Гору.

Когда изображаешь мир, нужно чувствовать, как он живет, как он движется в пространстве и во времени. Но чтобы почувствовать пульс жизни мира, жизни природы, нужно быть предельно честным и самоотверженным.

«Нужно уметь находить радость во всем: в небе, в деревьях, в цветах…» Нужно всей душой любить то, что хочешь изобразить, — этот солнечный мир, этих людей, которые живут, ищут, трудятся, страдают и борются в нем. «Лишь любовь дает силу развить и поддержать в себе неустанное стремление к истине, лаконизм в деталях и широту общего замысла…»

Обломок настоящей скульптуры, кусок холста настоящей картины должны быть прекрасными. И в отдельной детали должен чувствоваться стиль.

В величайших произведениях мирового искусства всегда пребывает некая космическая духовная мощь, то великое слияние со вселенной, когда художник, созерцая тайны ее, сознает, «что он вовсе не атом и не ничто перед ними»… и что тайны эти «вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты, заключенного в душе его, а стало быть, равны ему и роднят ею с бесконечностью бытия…»

Именно так чувствовал Сезанн.

Удивительно сходство некоторых автопортретов Сезанна с ликами святых во фресках Феофана Грека и Рублева. Особенно одного автопортрета с апостолами Рублева. Та же жадность познания во взгляде, та же вечная молодость и невозможная, почти нечеловеческая стихия силы духа.

В искусстве два метода постижения натуры. Один — это проникновение в суть изображаемого как бы снаружи, через видимую оболочку вещи, отсюда необходимость точного изображения этой внешней оболочки.

Другой метод — это постижение пластической сущности объекта, как зрительное, так и осязательное постижение, постижение разумом, мыслью, духом. Путь изображения в этом втором случае — как бы изнутри объекта, от познанной в нем сущности. Видимое, внешне тождественное правдоподобие в этом случае может отсутствовать. Это хорошо понимали древние скульпторы Египта и Мексики, Индии и древнейшей Греции. Постигая общий великий закон жизни, они как бы переводили, переливали жизненную силу изображаемого из одного — органически живого, но преходящего — в другое, мертвое, но вечно живое художественное творение. В их изваяниях, в их скульптурах, сделанных из грубого зернистого или пористого камня, мы не находим стремления передать видимую упрощенную правду. Идя изнутри, они стремятся передать суть жизни, ее внутреннее кипение, ее монументальное величие.

В Сезанне есть что-то от древних мастеров. Он тоже постигает общий великий закон жизни, он тоже переносит, переливает жизненную силу вещи из одного состояния в другое, но его материал, его средство — это не камень, а условная глубина, условный объем, условная «вязка пространства» на плоскости холста, созданные живописными массами его красок, атмосферой как световой средой, в которую они погружены.

Вот откуда его «каменные» или «шерстяные» яблоки. Они слеплены из краски, как высечены из пористого, зернистого камня, совершенно не передающие эластичности кожи или точного анатомического строения, внешне мертво-каменные, но по сути живые изваяния древних. И яблоки и кувшины Сезанна, его портреты и композиции, его пейзажи несут в себе воплощенную в красках жизнь.

Люби природу, учись у нее, но в творчестве своем не поддавайся ей рабски. Люби учителя своего, учись у него, но не допускай, чтобы он подавил тебя. Будь всегда самим собой. Помни, что «каждое новое произведение должно являть неповторимое событие, обогащающее картину мира, каким видит его человек»…

Нужен монументальный стиль, искусство «философских поэм в красках», искусство, на языке которого можно было бы сказать великое, отразить грядущий высший порядок…

Будущее