Чистое небо (СИ) - Евгений Шпунт

один, обернулся к Двенне, и увидел, что та горько плачет, сжавшись в комок и спрятав лицо в ладонях. Мартин мысленно выругал себя. Нашел время, чтобы раскиснуть и трястись от страха! Вот кому по-настоящему страшно и плохо — она же девчонка, и вообще…

— Эй, — он протянул руку и легонько коснулся ее плеча. — Двенна, ты… не убивайся ты так. Ничего тебе не сделают. Расскажешь шерифу, как все было, он поймет. Ну, может, отругает тебя немного, и все. И домой отпустит. Двенна…

Девушка подняла голову. Даже в темноте каморки Мартин разглядел бледность ее лица и круги под глазами.

— Глупый ты, — сказала она. — Ты что, решил, я из-за себя слезы лью? Да пусть хоть на куски меня режут, мне-то что. А кто за матерью присмотрит, пока меня нет? У нее горячка, три дня уже подняться не может.

— Соседи и присмотрят, — пробормотал в ответ Мартин. — И Кара… она же столько травок всяких знает, найдет, чем ей помочь.

Двенна прерывисто вздохнула.

— Кара сказала, что мать от голода ослабела совсем, поэтому и лихорадка никак не проходит. А хлеб этот проклятый она есть не может. Если… если сама живой вернусь, то ее уже точно не застану. Или горячка ее доканает, или голод…

Девушка снова тихо заплакала, уронив голову.

— Двенна…

— И ты из-за меня пропадешь, — всхлипнула она. — Сидел себе дома и сидел, кто тебя просил нос на улицу совать? Ой, небо, небо.,

Мартин хотел хоть как-то утешить ее, заверить, что все будет хорошо, и не нашел что сказать. Навалилась тоска, горькая и черная, и он изо всех сил зажмурился и сцепил зубы, чтобы самому не заплакать. Ему смертельно захотелось домой, к родителям. Пусть ругают его за эту глупую выходку хоть до завтра, пусть отец по шее съездит, лишь бы снова оказаться дома.

Ладонь Двенны нашла его руку и легонько сжала. Стало немного легче.

Вскоре, сам того не заметив, мальчик погрузился в сон.

К концу четырехдневного путешествия в Данов Холл Мартин был слишком вымотан, чтобы глазеть по сторонам. Хотя и глазеть было особо не на что. Город почти ничем не отличался от Беломоста — те же дома с острыми крышами, толчея и галдеж на узких улочках. Разве что в центре Данова Холла вместо баронского замка возвышалось здание ратуши из темного камня и дерева. Над ним в начинающем темнеть небе лениво плескались флаги — венардийский золотой орел и мелкие белые цветы на черном. Пока двое солдат, которых капитан Венделл отправил в город вместе с Мартином и Двенной, вели их через площадь, мальчик успел заметить, как в дальнем ее углу, в стороне от уже закрывающихся лавок, толпятся люди, смеются и тычут пальцами в кого-то. Мартин напряг зрение — тощий человек в обносках стоит на коленях, опустив голову так, что длинные волосы закрывают лицо. Руки и шея закованы в колодки, а на груди дощечка, на которой что-то написано, но что — он не разобрал бы, даже если бы умел читать. Слишком темно, да и солдат, который тащил Мартина за шиворот, вряд ли остановился бы, чтобы дать ему прочесть.

Вверх на три скользкие ступеньки; тяжелые деревянные двери открылись, столкнувшийся с солдатами нос к носу человек в строгой темной одежде на вопрос где здесь господин шериф что-то буркнул и устремился дальше, но конвоиры, похоже его поняли. Вперед по длинному коридору, направо, снова направо, и они оказались в тускло освещенном единственным факелом тупичке. Здесь переминались с ноги на ногу еще двое солдат и неподвижно стоял, прислонившись к стене и закрыв глаза, высокий парень с заросшим черной щетиной лицом и шапкой спутанных волос. И так невзрачная одежда покрыта пятнами засохшей то ли грязи, то ли крови, руки в кандалах. Услышав приближающиеся шаги парень вздрогнул, бросил в их сторону напряженный взгляд, и Мартин увидел, что у него перебит нос, а один глаз заплыл.

— Все, стоять! Разбежались… — проворчал один из конвоиров.

«Разбежались». Если бы не накатившая от усталости апатия, Мартин, может быть, и рассмеялся бы. Солдаты о чем-то разговорились между собой, а когда мальчик тихонько окликнул Двенну (та за всю дорогу не проронила почти ни слова, только плакала иногда), его наградили подзатыльником и приказали заткнуться.

— … язык за зубами держать не умеет, поэтому и оказался здесь. При гоблинах, говорит, лучше было.

— Вот дурень. А штучку ту за что?

— А, эта. Браконьерствовала девчонка. А по закону…

— Дома, помню, один такой попался. Раз его в лесу над тушей оленя поймали, другой, а он глаза невинные делает и говорит, мол, волки задрали, вот, видите, и следы от клыков. Подозрительно, конечно, толко что ты с ним сделаешь? В третий раз сподобились обыскать, а у него в сапоге нож интересный такой, с зубчиками всякими. А ну, иди сюда. Рукав этому молодчику закатали, и ножом по руке. Не поверишь — точно такие отметины оказались, что на туше…

— Ха. А откуда ты сам будешь?

— Селтон на Твейне, самая граница с Илором. Бывал, может?

— Не, я с севера. Так с ним, повесили?

— Повесили, само собой. Как он под петлей верещал…

— А ваш что натворил?

В это время приоткрылась дверь и оттуда, пятясь и кланяясь в пояс появился пожилой лысый тип.

— Спасибо, сэр, дай небо вам здоровья за ваше милосердие, сэр, — тараторил он, чуть ли не подметая пол своим беретом. — Вы уж простите дурня! — а потом, отдуваясь, тихо добавил про себя: — Десять лун штрафа за то, что мясо немного с душком! Грабеж! Просто…

Он осекся, бросил на солдат трусливый взгляд и быстро, как мог, поспешил убраться. В дверях появился высокий светловолосый юноша, осмотрелся и позвал, обращаясь к кому-то за своей спиной:

— Тут еще трое, сэр!

— Ох, да я, похоже, сегодня домой вообще не попаду, — откликнулись из комнаты. Мартин узнал голос шерифа. — Загоняй всех сразу, постараемся покончить с этим побыстрее.

Не успел Мартин опомниться, как его вместе с Двенной и закованным в кандалы парнем втолкнули внутрь небольшого зала, освещенного факелами. Шериф восседал за длинным столом, сплетя пальцы на животе; светловолосый устроился рядом и приготовил пергамент и перо.

— Ну давай-те как начнем с этого, с синяком, что ли.

Солдаты тычком в спину выгнали парня в центр зала.

— Уилл из Пепельных Сопок, двадцать три года отроду, сэр, — доложил один из них. — Он это… понимаете, сэр… ну, на нашего одного напал, на Рода. Камнем его по голове окучил. И, значит…