Лахудра - Виктор Галданов

Призрачно-белые фигуры с хохотом и улюлюканьем метались по садику, с видимым наслаждением ломали и вытаптывали цветы и кустарник, стирали с лица земли давеча заботливо посаженные грядки, крушили стекла теплицы. Лишь одна Мышка до поры не принимала участия в общей вакханалии разрушения. Пробравшись в разгромленный медкабинет, она аккуратно и деловито принялась набивать карманы халатика запомнившимися ей ампулами. Потом, заметая следы, раскачала и с грохотом обрушила по пол тяжелый стеклянный шкаф.

Между тем, дежуривший в ту ночь Кузьменко забаррикадировался на КП с двумя женшинами-охранницами. Спустя некоторое время он дозвонился наконец до ближайшего отделения милиции.

– Всех подымай! Всех, милай! – орал он в трубку, стараясь перекричать шум и грохот, доносившиеся снаружи. – Если через пять минут не приедете – всем нам будет полная хана! Грю, хха-на, хана, хана будет… Да! Совсем озверели девки! Вот-вот подожгут «дачу»…

В это время гулкие удары в окованную железом дверь КП прекратились.

– Никак чего новое удумали? – встревожился Кузьменко и, забравшись на стул, выглянул в забранное решеткой окно. Первое, что он увидел, были яркие сполохи пламени от огромного костра, раскинувшегося на плацу.

– Никак уже подожгли нас? – вскрикнула сержант Виноградова.

– Пусть жгут стервы! – крикнул он. – Да не психуй, не нас. Ишь, чего удумали, сучки, «истории» свои жгуть, тьфу, дуры же, прости господи!

И в самом деле, на давно опостылевшем им плацу стараниями девчонок был разведен костер, в который они с ликованием и без всякого разбору сваливали одинаковые серые папки с тесемочками и лаконичной надписью «История болезни», и карточки, сотни и тысячи карточек с результатами анализов взмывали ввысь, охваченные пламенем и будто снежные хлопья кружились в подкрашенном багрянцем небе. А бунтовщицы хохотали до слез и плакали слезами радости, и танцевали вокруг костра без музыки, и что-то напевали хором и поодиночке, будто отпевая свое проклятое, позорное прошлое…

– Ой, девочки, гляньте, нам женихов привезли! – пропищала Чемпион, увидев подъехавшие к ограде два желтых милицейских «пазика», из которых едва не на ходу выпрыгивали рослые парни в касках и бронежилетах и с длинными резиновыми дубинками в руках. Кузьменко отодвинул засов одной двери, второй, третьей, открывая им проход, на территорию диспансера. Омоновцы бегом, цепочкой потянулись внутрь, за ними поспешили курсанты из школы милиции, которых сразу же следом за автобусами привез бортовой «зил». В полном молчании друг против друга выстраивались два отряда притихших, расхристанных девчонок и стражей порядка.

– Эй малыш, а как ты насчёт ентого, а? – ухмыльнулась Дубок, подтянув к поясу подол сорочки. Лицо бледного парня-курсанта было бесстрастным», он облизнул пересохшие губы.

– Ну ты чего стоишь? Давай сюда, – подтрунивала над ним Дубок, – только ты видно, малый еще не опытный, не за ту палку схватился, ну да ничего, мы тебе обе выдернем.

В мгновение ока мятежницы вооружились мотыгами, граблями, лопатами, у кого ничего не было, набирали в руки камни.

Подъехав к воротам диспансера на такси, Владик бросился к тому месту, где друг против друга стояли и пока еще медлили приступать к сражению две маленькие армии. Гремел мегафон, призывая бунтовщиц разойтись и успокоиться.

– Куда?! – закричал Владимир Семенович, удерживая молодого человека. – Вам там нечего делать, они же просто озверели… – Голова психолога была перебинтована после меткого удара камнем. – Они же совершенно не понимают слов, я уж к ним по всякому обращался: они слов не понимают!

– Меня поймут, – ответил Владик и крикнул: – Слышите, девчонки? Это же я! Вы меня слышите? – он подбежал к цепи и остановился в нескольких шагах от своих воспитанниц.

– Гляньте, Дядя-Владя появился! – крикнула одна из девочек Но эти слова не вызвали ни привычного оживления, ни улыбок, которыми среди девочек обычно встречалась весть о его появлении, все без исключения они старались ему понравиться, а некоторые всерьез влюблялись. Но не то было сейчас. Он глядел на них и не узнавал, своих забитых, погруженных в себя, скучающих и бесцветных пациенток. Глаза их теперь горели, губы были плотно сомкнуты, лица казались окаменелыми.

– Девоньки, милые мои, хорошие! – горячо заговорил Владик. – Прошу вас, умоляю, расходитесь по палатам! Завтра! Завтра во всем разберемся, вы слышите? Идите же спать, прошу вас, девчонки! – В этот миг он всех их беззаветно любил, горячо и нежно, как непутевых и жалких своих дочерей. Он готов был встать перед ними на колени и просить прощения за себя и за всех прочих мужчин, по чьей вине они дошли до этого скотского, убогого положения, какое привело их сюда. И встал бы, наверное, если бы не Шиза, бедная, глупая, голая Шиза не опустилась бы на четвереньки перед здоровенной овчаркой и не зарычала на нее. Собака сорвалась с поводка и рванулась вперед, за ней проводник и прочие милиционеры. Это движение было настолько стремительным и неожиданным, что противницы не. успели приготовиться к обороне, и на них обрушился град ударов дубинками. Потом грохнул выстрел, это Кузьменко для острастки пальнул в воздух. Но девчонок этот грохот отрезвил, часть их бросилась в рассыпную, другие швыряли в нападавших камни и норовили достать мотыгами или граблями. На плацу, ярко освещенном фарами съехавшихся автомашин развернулась настоящее сражение, хотя вернее было бы назвать его побоищем. Не прошло и минуты после выстрела, как сопротивление бунтовщиц было окончательно сломлено, они разбежались, побросав свои орудия, и лишь самые отчаянные среди них пытались сопротивляться. Чемпиону удалось свалить подбежавшего к ней мужчину, и теперь, сидя на нем она награждала его полновесными ударами кулака в лицо, недаром она столько лет занималась гандболом. Ванюша, остервенев, вращала над головой лопату, отгоняя четырех не решавшихся подступить к ней курсантов. Верка Дубок ударом мотыги свалила одного из милиционеров, но в следующую минуту и сама свалилась без чувств, осыпаемая градом пинков и ударами дубинок. В первые минуты Владик пытался сдержать воинственный пыл курсантов, но, получив удар дубинкой по затылку, упал и потерял сознание. Поэтому он не видел, как остервенев от вида десятков полуобнаженных тел, команда принялась яростно и беспощадно избивать их.

– Ой, не надо, не бейте, дяденьки! – завизжала в ужасе Бигса, пытаясь прикрыться ладонью, но уже в следующую секунду дубинка превратила ее лицо в кровавую маску, в которой искрились стекла расколотых вдребезги очков. – Ой, глазик мой, глазик… – завыла она, пытаясь поймать в ладонь вытекающий глаз.

23

– Ну что же, – сказал Владимир Семенович, поднимая на Владика безрадостный взгляд. – Будем считать на этом вашу деятельность в качестве воспитателя нашего учреждения законченной.

– Я тоже так полагаю, – согласился Владик. – К сожалению.

– Не обижайтесь, но в немалой степени персонал считает именно вас ответственным за начало бунта. Косвенным, так сказать, вдохновителем и соучастником.

– Занятно… – пробормотал Владик. – И в чем же это я, интересно знать, провинился?

– Вы, вернее, ваша методика работы не вписалась в нашу общую концепцию работы с трудными детьми, таково мое сугубо научное мнение.

– Значит, по-вашему, запугивание, террор, унижение – это наилучшая концепция воспитания?

– Не лучшая, но самая действенная! – нервно воскликнул Владимир Семенович. – Именно действенная, и никакая иная. Думаете бунт утих? Как бы не так! Он продолжается. Если раньше они требовали разрешить им курить и краситься, то теперь они требуют, чтобы их: называли на «вы», поили нормальным чаем, отремонтировали телевизор и открыли библиотеку. С читальным залом! – язвительно закончил он.

– Вы полагаете, что в этих требованиях есть что-либо противозаконное? – удивился Владик. – Разве плохо, что у девочек проснулось чувство собственного достоинства? Разве так уж страшно, что они хотят расширить свой кругозор?

– И в попытке самоутвердиться они до полусмерти избили – свою медицинскую сестру, святую женщину, которая отдала им двадцать лет жизни? – горько сыронизировал Владимир Семенович. – Вам все это, конечно, ничуть не страшно…

– А уж за это вы воздали им по-божески, – сказал Владик, поднимаясь. – Можно сказать, сторицей. Ну что же, я, пожалуй, пойду…

– Не откажите в последней любезности, – остановил его на пороге Владимир Семенович. – Мы сегодня должны выписывать Брусникину, а отвести ее домой некому. Сами понимаете, нынче у нас авральные деньки… – он вздохнул.

– Опять к бабушке?

– Нет, у старухи, по нашим данным, обширный инфаркт, дотягивает последние дни в больнице. Так что, придется к отчиму.

– «Не хотелось бы мне вести ее туда.

– А куда прикажете? В спецшколу? Предложите ей – пусть сама выбирает. Да и не из чего ей выбирать, отчим-то ее родительских прав не лишен, мать жива-здорова, через полгодика из тюрьмы выйдет – и будет семейка хоть куда. Образцовая. Так что, отвели бы вы ее домой, Владислав Евгеньевич, – мягко улыбнулся врач, – и не забивали бы себе голову чужими проблемами, а?