Последний танец вдвоем - Джудит Крэнц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходя мимо «Картье», Билли мысленно представила себе все ювелирные магазины, расположенные по соседству с «Ритцем». Если бесчисленные футляры со сверкающими изделиями сложить в одну кучу, получится гора высотой с Вандомскую колонну, выкованную из бронзы двух тысяч пушек, которые были захвачены в битве при Аустерлице. А какой высоты была бы груда ее собственных драгоценностей – всех этих фамильных бриллиантов Айкхорнов, цветных кусочков редких минералов, которые люди принимают за истинные ценности? Но что в этих камнях? Какие слова могут они произнести, что могут сделать, что могут чувствовать? Все эти осколки света гроша ломаного не будут стоить холодной ночью, когда согреть ее сможет только тепло другого человека или пламя костра…
Билли вышла на огромную площадь Согласия, которая нетленным благородством своих пропорций делала ничтожно малым и незначительным оживленное движение транспорта. Затем она прошла вдоль греческих фасадов павильонов Же-де-Пом и Оранжереи, по мосту Согласия перешла на левый берег, пробираясь почти бегом сквозь праздную толпу, наслаждающуюся неожиданно ясным днем. Никакой цели у нее не было, и ей нечем было занять себя – только продолжать двигаться, пока не настанет тот час, который она назначила себе для звонка в отель, где ее наверняка будет ждать сообщение от Сэма. Оказавшись на тихом левом берегу, она пошла медленнее вдоль массивного здания дворца Бурбонов, пока не очутилась в маленьком скверике сразу за дворцом, где располагался ее любимый цветочный магазин.
Перед Мули-Савар, покрывая улицу и выплескиваясь на площадь, располагался сверкающий, разноцветный, удивительный рождественский сад, весь в цветущих растениях. Билли непроизвольно остановилась, не в силах отвести взгляд от поразительно веселой картины, расцветшей на фоне серого камня. Затем, не колеблясь, она обошла сквер по периметру и оказалась на другой его стороне. Ей не хотелось сейчас поддаваться искушению и покупать хотя бы даже просто амариллис в горшке.
«Ничего аморального в том, чтобы покупать какие-то вещи, нет», – убеждала она себя, продолжая идти. Покупать – это в природе человека. Люди в оазисах издавна с нетерпением ждали каждый караван, везущий товары, и даже пещерные люди, наверное, устраивали какой-нибудь обмен. Да и было ли вообще в истории время, когда покупать не считалось бы нормальным человеческим занятием?… Но только не для нее! И не сегодня. Сегодня она не должна прибегать к прежним приемам психотерапии в ожидании известия от Сэма. Билли сама не понимала почему, но так она для себя решила. Она чувствовала, что это не нужно – по крайней мере, ей, и особенно сегодня. Может быть, она просто поддалась суеверию? Решила устроить себе своеобразное испытание? Если она не станет ничего покупать, то, может, Сэм через пятнадцать минут позвонит в «Ритц»?
Нет, загадывать желания – это ребячество. Неужели она в самом деле верит, что если она будет думать только о том, как Сэм прочтет ее письмо и сразу ринется к телефону, то так оно и произойдет?
Пройдя мимо кафе, Билли замедлила шаг. В конце концов, многие считают, что мысли и в самом деле передаются на расстояние. Ведь она столько раз звонила кому-то из друзей и слышала от них, что и они только что собирались ей позвонить. Она вбежала в кафе и купила телефонный жетон, но тут ее терпению пришлось выдержать очередное испытание: невозможно было дождаться, когда тощий подросток поведает своей подружке сюжет фильма, виденного накануне, изображая Жерара Депардье. «Нужен специальный закон, – подумала Билли, – закон, дающий женщине, которой надо позвонить, преимущество перед любым мужчиной. И это они называют цивилизованной страной?» Ей пришлось несколько раз пихнуть этого противного типа локтем в бок и громко попросить его поторопиться, прежде чем он закончил свою болтовню.
Консьерж в «Ритце» ответил, что ей никто ничего не передавал. Но ведь еще нет и четырех, еще продолжается то благословенное для всякого поклонника искусства время между обедом и чаем, когда все устремляются на новые выставки. «Конечно, еще слишком рано», – сказала себе Билли, выйдя из кафе, и зашагала быстрее, как будто быстрая ходьба могла избавить ее от смятения, подавить страх, поднимающийся со дна желудка, впустить в ее мрачные мысли луч света.
Очень скоро она очутилась перед Музеем Родена. Уж сюда-то она может себе позволить войти! Французское правительство, городские власти и владельцы отеля «Бирон» пока еще не вывешивают на скульптурах ценники.
Взяв билет, Билли вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется идти в музей. Она не могла находиться в четырех стенах, какие бы шедевры в них ни заключались. Тогда она решила передохнуть в парке позади музея, уселась на скамейку и попыталась отвлечься от беспорядочного течения своих мыслей, глядя, как играют французские дети. Раньше ей почему-то казалось, что все дети, в сущности, похожи друг на друга, но сейчас она поняла, что каждый из них – личность со своим собственным характером. Многие из них с удовольствием играли в одиночку, увлеченные какими-то своими замыслами, хотя Билли где-то читала, что самое страшное наказание для французского ребенка – это подвергнуться остракизму со стороны одноклассников, находиться в обществе, когда тебя как бы не слышат и не замечают.
Сидя на скамейке, она обратила внимание на то, что стоит кому-то из детей обидеться на своих товарищей, как он, не поднимая шума, немедленно бежит к родителям, которые, не вмешиваясь, наблюдают за детской игрой. Там малыш изливает свое горе, там его внимательно и терпеливо выслушивают, подбадривают и, успокоив, снова отправляют играть.
Когда умерла ее мать, Билли было всего полтора года. Отец, вечно занятый своими врачебными обязанностями, все свободное время отдавал исследовательской работе. Для дочери он выкраивал не более нескольких минут, и даже тогда его мысли витали где-то далеко. Единственной связью с миром взрослых была для Билли их экономка Ханна. И, только поступив в первый класс, она начала понимать, что ее жизнь не похожа на жизнь других детей. Весь круг ее общения ограничивался высокомерными двоюродными братьями и сестрами, которые ее не принимали, да их противными мамашами. Не делая ничего дурного, она все равно оказывалась в положении ребенка, подвергнутого остракизму.
Сейчас, наблюдая, как раскрасневшуюся от слез девчушку ласково обнимает, целует и успокаивает мать, Билли вдруг почувствовала, как сердце ее пронзила острая боль, а на глаза навернулись слезы.
Впервые в жизни она осознала, что сама была отвергнутым ребенком. Никогда прежде она не задумывалась о себе в таком свете, но вид этой французской девочки явственно сказал ей, что в свое время она недополучила любви и ласки. Может быть, из-за этого она не сумела обрести уверенности в собственной человеческой ценности, которую отчаянно пытается найти до сих пор?…